Мы ехали сквозь чинк, любуясь его гладкими, взрезанными мощной техникой, миллиардолетними боками. Проехав через рукотворный этот каньон, мы оказались на спуске в сколь обширную, столь и удивительную долину.

Левее и прямо лежала огромная степная чаша с пасущимися в ней стадами верблюдов. По диагонали ее пересекает уходящая куда-то за горизонт высоковольтная линия. И ее строгая геометрия, повторяющийся ритм отбрасывающих тень опор нисколько не портят этот причудливый вид. По самой степи огромными кругами набиты дорожные колеи. Видимо, таким образом, пастухи сгоняют стада в одно место. Там, где прошли колеи, земля ослепительно белая, какой бывает свежая разметка на изумрудном футбольном поле. Степная зелень уходила к горизонту, где переливалась в широкую полосу ярко-желтого, беспримесного цвета, там вдруг сталкивалась с красной стеной нового чинка, над которым уже вздымалось без конца и без края умопомрачительно синее, набухшее ультрафиолетом, без единого облачка небо.

Это уже был Мангышлак – мангышлакское понижение. А место, где чинк прорубила дорога, называлось Ман-Ата. Место упокоения святого прачеловека. Первого из 363 мангышлакских святых и чудотворцев.

А наш чинк уходил правее, и он был тоже белым, меловым, но несколько кремового, как зефир, оттенка. И стена его была зефирной, волнистой, будто оглаженной рукой стряпухи. Дорога пошла возле этой невероятной стены, и вскоре показалась смотровая площадка. Конечно же, мы на нее заехали.

Строители зарубили ее внутрь чинка, туда, где намечалось что-то типа поперечных оврагов-трещин. Время и ветер хорошо поработали над ними, и меловые стены чинка приобрели здесь совсем уж точеные формы.

Борта лепились друг к другу крутобокими своими округлостями, налезали друг над друга, накатывали сверху, ни дать ни взять опята на старом пне. Кое-где ветер проточил проходы и теперь завывал там, будто Пан, исполняя чарующую музыку. Это было и царство скал, и царство пустыни, и миллионная летопись ископаемой жизни, и парк скульптур, и театр, и концертная площадка – это было изобилие природной роскоши и явленное любому чудо. Чудо для всех.

Природа трудилась здесь миллионы лет просто потому, что она вечный труженик, уж точно не уповая, что именно этот ее микроскопический фрагментик должен стать всех очаровывающим. Просто природа сама по себе чудо.

Но самым главным чудом было то, что строители, создающие такое осязаемое материальное благо, как дорога, по сути своей люди деловитые, приземленные, обнаружив эту красоту, взяли и открыли ее людям, всем проезжающим мимо.

Вот так, посреди трудовых будней, строя дорогу, в немыслимо трудных природных условиях, в пустыне, посреди пекла, человек вдруг остановился, огляделся и восхитился. Вот тоже чудо – умение видеть красоту! Вот немыслимо более редкий дар – донести эту красоту до других. Слава же этим людям!

И мы благоговейно лазали по лабиринтам чинка там и сям. Тем более лазать было где и лазать можно было часами. Благо, меловые стены имеют такую удобную шершавую текстуру, что в любой обуви, на любом уклоне стоишь, будто приколоченный. Однако жара нарастала, а отставание наше от графика со всеми этими чудесами только увеличивалось, и мы, спустя час, поспешили к машине.

И здесь нас поджидал еще один сюрприз. До сей поры все внимание наше было обращено на ажурные кружева чинка, мы почти все внимание отдали ему, были обращены к нему лицом. Теперь же, поворотясь к машине, мы увидели иное зрелище. Мы издалека увидели чинк, прорезанный дорогой, саму черную дорогу, спускающуюся наискось к долине, отходящее от нее под острым углом и восходящее от спуска ответвление к смотровой площадке. Участок степи с верблюдами.

Теперь солнце было у нас за спиной, и оно подсвечивало этот вид, давая ту особо четкую фактуру, что бывает при печати фото крупным зерном на матовой бумаге. Все было так отчетливо, все воспринималось с такой бритвенной остротой, что сознание отказывалось верить, будто ты находишься на земле.

Это настолько инопланетно, неведомо, невозможно, что до сей поры не было донесено до нашего разума ни одним средством изображения, ни одним фантастическим фильмом, ни одним когда-либо увиденным авангардным фото, ни одной написанной картиной.

Это не походило ни на что вообще. И нет таких средств языка, чтобы это выразить. Чудо? Это слово уже много раз сегодня произносилось. ЧУДО в этом контексте отличается только чрезмерным пафосом. Скажу так: увидевший это впервые, как мы, находится в таком эмоциональном состоянии, что прямо здесь и сейчас становится подготовленным хоть к высадке пришельцев, хоть к божественным явлениям.

Потрясенные, эмоционально опустошенные, мы двинулись дальше. До Актау оставалось еще около 150 километров. После столь разгулявшихся эмоций проснулся и зверский аппетит.

Вскоре мы притормозили у большого придорожного кафе. Надо сказать, что в Казахстане мы были всего второй день, но уже подутомились есть мясо. Хотелось чего-то более свежего. Поэтому очень обрадовались, увидев в меню салат.

– Салат это, смотри короче, брат, – поздоровавшись со мной за руку, начал рассказывать парень за стойкой. – Там, значит, взяли помидор, там, значит, взяли огурец и все это ножиком порезали и на тарелку положили. Сметана, майонез, для тебя что хочешь, брат!

– А зелень?

– Зачем зелень? – возмутился парень. – Так кушай!

– А огурцы с помидорами местные?

– Какой местные? Где здесь огурцы? Здесь верблюд растет, баран растет, лошадь тоже растет. Огурец не растет, – мудро заметил бармен. – Огурец в Баку растет. Вчера в Баку рос, сегодня его пароход привез! – скаламбурил он и сам рассмеялся своей шутке, обнажив ровные белые зубы степняка, привыкшего лихо управляться с мясом.

– Тогда, может, на второе что-нибудь посоветуете?

– На второе, брат, короче, есть вот этот кушанье, – он ткнул в меню. – Из чего состоит? Значит, брат, смотри. Картошка знаешь? Морковка знаешь? Лапша знаешь? Мясо по-любому знаешь, брат. Ну вот!

– Ясно. А вот это?

– Здесь, значит, брат, картошки нет. Морковку положили, лапшу положили.

– И мясо?

– Конечно, брат!

– А вот здесь? В нем, стало быть, мясо, морковка, картошка, а лапши нет? – уточнил я про следующее блюдо.

– Брат, как догадался?! – изумился бармен.

– А суп есть у вас?

– Суп у нас есть… пельмени! – гордо заявил степняк.

Вскоре нам принесли по тазику удивительно вкусного салата из огурцов и помидоров. Не успели мы осилить едва по четверти порции, нам в кабинку гордо внесли три дымящихся таза с супом. Суп действительно был… пельмени. То есть в бульоне плавала груда пельменей, и все.

Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем в придорожных кафе на нашем пути по всей казахской территории было плюс-минус то же самое. Ну еще плов. Иногда можно было раздобыть пюре с котлетой. Все было съедобным, но без особого вкуса.