Последний поворот дороги – и перед нами внизу распахнулась Синяя бухта «Нового света», домики поселка, набережная, утопающая в цветах. Длинные, пенистые, сине-зеленые с белыми гребнями валы шли на берег, мы слышали неутихающий шум.

Спустились к цветам на набережной. Сплошные заросли бархоток, петуний, канн. Приторный аромат резеды. Множество бабочек, пчел, шмелей. Черные, с фиолетово-синим отливом пчелы-плотники – ксилокопы… Знакомый, очень близкий мне мир. Мир первозданной природы и особенно – мелких ее существ. Моя креолка уже начала приобщаться к нему. Когда сидели в лоджии в первый наш день – еще до первого поцелуя, – я заговорил о своем увлечении («все – во всем», мир – «крупным планом»…), и она призналась, что очень любит биологию, вообще мир живого, она, как всегда, была абсолютно искренней, и признание ее сблизило нас еще больше. Как много, оказывается, способов и форм сближения между людьми! Мы пока не говорили с ней о такого рода вещах, я знал только, что институт, в котором она учится, не нравится ей. «Электронно-механический». Не ушла вовремя, а теперь остался лишь год до диплома. «Приходится терпеть»…

Я фотографировал ее на набережной около цветов, карие глаза ее так и сияли, а я чуть не пел от восторга.

Трудно было удержаться и тогда, когда спустились к галечному пляжу, малолюдному по сравнению с нашим. Я остался наверху, на крыше железного тента, а она в купальнике спустилась к кромке моря и вошла в волны. Стройная русалка с развевающимися на ветру волосами смело встречала набегающие пенистые валы, Жаль только, что все же в одежде…

Полуразрушенная землетрясением 20-х годов «Царская тропа» опоясала гору – кое-где камни отполированы до блеска множеством ног, проходивших здесь, – а внизу колышется море то синее, то совершенно зеленое. Пляшущие отблески солнца, тугой напор теплого ветра, чайки, чьи пронзительные крики едва пробиваются сквозь грохот прибоя…

За поворотом открылась бухта, а внизу – и вовсе ослепительная беспокойная синева, хаос скал и камней, осыпаемых белыми брызгами.

– Галочка, милая, а что если вон там, в тех камнях…

В «Шаляпинском гроте» сидели люди, временами появлялись и на тропе, но мы спускались к прибрежным камням, и на пути я увидел совершенно очаровательное местечко: немного высохшей до желтизны травы и светло-фиолетовая пена мелких цветов среди дикого нагроможденья камней.

Она разделась с оглядкой – полыхнули незагорелые крепкие груди, выпущенные из купальника на волю, засветился ослепительно белый низ живота с милым, чуть раздвоенным треугольничком. Она легла прямо на траву, среди фиолетовой пены цветов, и сухие, прокаленные солнцем камни были тут же вокруг – и соломенная эта трава, и цветы, и камни, казалось, осторожно и бережно приняли к себе этот подарок. Роскошное, полное жизни творение Бога на сухой, скудной земле…

Потом она надела купальник, и мы спустились к самой воде. Она забралась на небольшую скалу и долго ждала, пока пройдут по тропинке и скроются за поворотом туристы. Волны бились вокруг, летели брызги, стоял сплошной грохот и гул. Люди прошли и скрылись, можно снимать купальник…

Загорелая наяда, шоколадная на темных мокрых камнях (с белыми полосками, правда), приторная, темно-лазурная синева моря, фонтанные вспышки брызг… Такое беззащитное тело в нагромождениях мертвого камня, потоках ветра, фонтанах воды – таинственный и чудесный плод жизни, рожденный в морской стихии…

Я показал ей еще один камень неподалеку – кричал, жестикулировал в шуме, – она поняла, перебралась, грациозно ступая, предварительно надев все же купальник, потому что по тропинке опять шли люди, целая группа неуклюжих и толстых, главным образом женщин. Этот камень был мокрый, время от времени до него добирались волны, вокруг взлетали белые брызги, и я предвкушал феерическую картину. Но, увы, какой-то парень в полосатых плавках – из тех, что сидели в «Шаляпинском гроте», – очевидно, догадался и шпионил за нами: забрался на скалу и глазел нахально. Поняв, что он не уйдет, мы выбрали другой камень, но парень не сдался и залез выше…

Пришлось русалке моей уходить с выбранного места, но потом мы все же обхитрили парня, найдя еще камень, который был скрыт от его любопытных глаз. Это после и я, и она научились спокойно игнорировать назойливых зрителей, а тогда, на первых порах, они ее очень смущали. Она опять разделась и принимала позы, которые были наиболее эффектны – уже научилась, – а он, этот молодой любопытный мужчина, отчаянно вытягивал шею, видя меня, прицеливающегося фотоаппаратом, однако никак удавалось ему, бедному, увидеть ее – мешала скала.

Потом пляж Голубой бухты, где она безрезультатно пыталась как следует выкупаться – тяжелые валы один за другим шли на берег, разбивались о камни, скрежетали галькой на берегу. Ее тонкая фигурка на фоне их была такой беззащитной и трогательной…

А когда шли через перешеек к Зеленой бухте, я не мог пройти мимо одной из реликтовых сосен, которая так живописно изогнула свой ствол в лощине, скрытой от посторонних глаз – этот рыжий шершавый ствол и нежное женское тело так хорошо сочетались… Потом был золотистый от травы склон и корявое сухое деревце, протянувшее ветви к ней, словно руки – на фоне выжженных солнцем бугров…

Она – милая моя индианка, креолка, русалка – уже вошла во вкус, и это было настоящее пиршество наше – праздник ее радостного позирования и моего восхищенного созерцания. И когда, например, она мягко ложилась на золотую высокую траву – то была опять словно порожденье этих сухих шелковистых травинок со своей золотистой бархатной кожей… Желтоватый большой богомол взобрался по ее ноге, обманутый живым теплом кожи, и мы посадили его на ее белую грудь. И ничуть не испугалась его фантастического «инопланетного» облика моя обнаженная нимфа. И это опять был миг слияния нашего – друг с другом и с вечной, животворящей, роскошной природой…

13

Тем и прекрасно детство, что в нем мы живем настоящим, не мучая себя заботой о будущем. И ничто не мешает ребенку полностью переживать каждый миг, ощущая «музыку жизни», о которой с таким благоговением сказано в Ведах: «Внимайте песне жизни»… И в Евангелиях, разумеется: «Блаженны дети…»

Да, многозвучная жизнь Вселенной – Песнь! И что наши мелкие мизерные расчеты-заботы перед неизбежной, неотвратимой физической смертью тела? Что предметы материального мира без того духовного, энергетического заряда, которым собственно только и ценны они? И как понятно, что многие люди, добившиеся материального достатка, в конце концов стремятся уже не столько к бессмысленной материальной роскоши, а к самым первозданным, самым детским, наивным радостям – путешествия,