Вдохновение коснулось их и исчезло, волшебство выветрилось, марионетки сплясали и упали. Старушка съежилась, потускнела, из-под ее пальцев опять полилась мутная водица. Сцена Театра померкла.

Куда подевалась чарующая всепобеждающая аура?

* * *

После перерыва Одетт поделилась своей идеей, сообщила, как, по ее мнению, должно начаться представление:

– Занавес еще не поднят, я играю за кулисами вальс. Соль, ми, до, ля. Меня не видно. Соль, ми, до, ля. Это вступление, я окликаю, приветствую публику. Она ждет меня, но видит только занавес и слышит вальс. Он затихает на миг. Затем я играю снова: Соль, ми, до, ля… Реприза, развитие темы, я выхожу на сцену, продолжая играть. Соль, ми, до, ля. За мной следует луч прожектора. Соль, ми, до… Соль, ми, до… Соль, ми, до… И вот я вышла на середину, аккордеон смолкает, нота «соль» повисла запятой, никто не знает, что будет дальше, напряженное ожидание, саспенс. Я с решительным видом разворачиваюсь к публике, играю несколько вопросительных вариаций, напряжение растет, они по-прежнему гадают, недоумевают… Крещендо! И обрыв мелодии, я подхожу к самому краю в полнейшей тишине, смотрю им прямо в глаза, напряжение достигает апогея… Я успокаиваю их, возобновляя вальс: Соль, ми, до, ля… Буря аплодисментов, они покорены. Мы победили с самого начала. Дальше я сыграю мой обычный репертуар, пару классических произведений для разнообразия, и успех нам обеспечен!

Какой уж там «саспенс», о чем ты говоришь! Все это сыграно-переиграно, жевано-пережевано…

Тем не менее постановщик дал Одетт высказаться. На сцене он не вступал с артистами в пререкания, взял себе за правило слушать, не перебивая. На репетициях споры ни к чему, разговоры не помогут сыграть, философские диспуты неуместны. В Театре истину ищут не в словопрениях. Она рождается из спонтанных эмоций, непосредственных чувств. Постановщик добивался во время репетиций живой реакции. Верного движения, ощущения, удачной импровизации, позы, жеста, сопереживания, отклика, «химии» между исполнителями. Вот в чем смысл театрального опыта, который накапливается общими усилиями. Обсудить его можно будет потом. Нельзя заранее знать верное решение, его подскажет практика Театра. У Одетт возникла «идея» (это слово он всегда насмешливо ставил в кавычки)? Она хочет поставить мизансцену? Отлично! Пусть сыграет свою «идею»!

– Одетт, мы исполним это прямо сейчас. Согласна? Давай, выходи на сцену, как ты сказала, попробуй.

Нужно же с чего-то начать.

Занавес опущен, Одетт сыграла за кулисами: Соль, ми, до, ля. Ее не видно. Соль, ми, до, ля. Затем появилась на сцене, сделала три шага согласно собственному сценарию, а дальше следовать ему не смогла. Вместо обещанных вариаций-импровизаций, вызывающих «саспенс», ее пальцы упрямо играли все тот же простенький вальс. Одетт остановилась:

– Нет, я задумывала иначе.

Звезда решила, что сбилась случайно, однако «идея» никуда не годится, если ее нет в кончиках пальцев. Одетт заспешила обратно, чтобы выйти из-за кулис еще раз. Аккордеон перевесил, она едва не упала. Вот конкретное возражение: Одетт тяжело играть на ходу.

– Может, я сыграю вступление сидя? Так будет лучше. Звуки вальса, занавес поднимается, я уже на сцене.

Переубеждает только практика. Не эстетическое пристрастие, а физическая данность придает спектаклю зримую форму. Одетт не в силах играть стоя, стало быть, табурет стоит в центре ее мизансцены. Всю свою роль она исполнит сидя на нем. Не беда. Мирей в Шайо вообще не отходила от пианино, что не мешало ей покорить все сердца, ведь так?

За 9 дней до премьеры

У служебного входа Одетт поджидал подросток с листком бумаги.

– Что тебе нужно? Ты хочешь автограф? Этот жалкий клочок не подходит, дай что-нибудь другое. Я охотно подписываю пластинки (акроним CD и другие современные реалии отсутствовали в словаре старушки), афиши и билеты своих концертов – вещи, связанные с Одетт, а не просто мятые бумажки.

Разумеется, у мальчишки ничего раритетного не нашлось.

– Ты идешь из школы? Тогда дай мне тетрадь для контрольных работ.

Он стал рыться в портфеле, она – в сумочке в поисках ручки.

– Скажи, как тебя зовут.

Школьник промямлил:

– Я не для себя, я для ба.

Бабушка прислала внука за автографом, как трогательно!

– А как зовут твою бабушку?

Мальчик опять смутился, замялся – он не знал: ба – это ба, и все.

– Ладно. Все равно скажи твое имя.

Одетт приказала постановщику:

– Встань ко мне спиной.

Он повернулся, став на миг походным планшетом – звезда прислонила к нему тетрадь и написала свое обычное безличное сердечное искреннее послание между заданием по математике и проверочной по географии: «Бабушке Люка с дружеским приветом, Одетт».

Вернула парнишке тетрадь, подарила еще фотографию и предложила с царственной щедростью:

– Хочешь прикоснуться к моей руке? Только будь осторожен, не обожгись! Звезды раскаленные, ты же знаешь.

Одетт протянула ему ладонь. Школьник дотронулся до нее с опаской: а вдруг бабуля – ведьма и правда жжется? Так и есть, обожгла! Мальчишка отдернул руку и убежал стремглав. Одетт смеялась, как дитя, задорно, весело, в глазах заплясали лукавые огоньки, такой лучистой шаловливой звезде можно все простить.

Она доверчиво взяла постановщика за руку:

– Все они сначала просят автограф, а потом хотят ко мне прикоснуться.

За 8 дней до премьеры

Так прошли три репетиции: на сцене – мимолетные проблески вдохновения, в жизни – победоносная раздача автографов. Спектакль не складывался: у постановщика и Одетт ни в чем не совпадали взгляды, а за плечами был слишком разный опыт. Разногласия вели к недоразумениям. Одетт пеняла ему:

– Не пойму, о каком общем языке ты толковал.

На четвертый день они все-таки поняли друг друга. Неведомо как, неизвестно почему эти двое внезапно настроились на одну волну.

Постановщик, как всегда при встрече, наклонился, чтобы поцеловать Одетт, – ничего особенного. Однако звезда неожиданно наполнила обычное приветствие совершенно новым смыслом. Она потянулась к нему всем существом, приподнялась на цыпочки, потерлась лбом о его подбородок. Потеряв равновесие, Одетт покачнулась, постановщик подхватил ее за плечи, и тут между ними пробежала искра, электрический разряд! Они замерли, прислушиваясь к внутреннему сигналу, их словно соединил невидимый провод. Выдержав паузу, она встала на всю стопу, но и тут контакт не прервался. Опускаясь, ласково заскользила лбом по его груди. Их сердца открылись, наполнились нежностью, безмятежностью, примирением. Нетерпение, беспокойство, нервные судороги предыдущих дней изгладились из памяти. Впервые Театр вступил в свои права, магическое действо началось. Удивительное переживание, нежданная радость, благоговейное молчание.