Стражники присели у костерка чуть в сторонке, грея зябнущие в предрассветном холоде руки, а Туман своими эмоциями по поводу пленения вообще мало отличался от вороха тряпья. Хват, ясное дело, под шумок куда-то сгинул. В том числе и поэтому и Туман, и Тверд сохраняли рожи в бесстрастном подобии деревянных истуканов – надежда на то, что их освободят хоть и не самые заботливые в мире, но все же дружеские руки, была.

Хотя, зная Хвата, а особенно зная, сколько золота он припрятал и сейчас, ни с кем не делясь, может захапать его себе и раствориться где-нибудь в Хазарии… Но такие мысли постарался бы гнать от себя любой человек.

– Нас что, прирежут по-тихому где-нибудь по дороге?

Похоже, Путята наконец перебесился и решил взглянуть на вещи так, как и должен был глядеть на них изначально голова киевского Двора гильдии.

– Вряд ли, – снова попытался пожать плечами Тверд, отчего веревки с готовностью еще больнее впились в запястье. – Ты все ж таки гильдиец. Тебя скорее всего на княжий суд доставят. Ну и, понятно, казнят по-быстрому, покуда Палата новгородская не успела вмешаться.

– Спасибо, утешил.

– А чего ты расстраиваешься? Уж лучше пусть голову оттяпают, чем на кол посадят на пару-тройку дней.

– Как тебя, что ли?

– Скорее всего, – Тверд, если говорить честно, старался гнать от себя и эти мысли тоже. Но, как ни крути, от правды, которая для него маячила не так уж далеко впереди плохо оструганным колом, было не отвертеться. Особенно, коль вспомнить последнюю встречу с князем.

Из ложбин и оврагов белесой дымкой лениво поднимались рваные клубы тумана. В предрассветной серой пелене темными силуэтами проступали сквозь них сонные силуэты деревьев. Прохладную тишину изредка нарушал птичий гомон, но тут же, не успев взвиться к светлеющему небу, испуганно прижимался к вымоченной росой траве.

– Туман? – подозрительно навострив уши, покосился в сторону своего соратника Тверд.

– Конечно, туман, – фыркнул Путята. – Не видел что ль никогда? Я вот, помню, вел как-то караван по Двине, и как-то утром таким же вот покрывалом реку накрыло. Чуть носом берег не пропахали со всей поклажей…

И Тверд, и Туман бросили на гильдийца короткий, но не самый уважительный взгляд.

– Что-то есть, – рывком подхватываясь из лежачего положения в сидячее, кивнул лучник.

– Вот, раздери меня коза, и безопасный стан, – ругнулся Тверд, оборачиваясь к сторожившим их гридням. – Эй, земляки, быстро кличьте сюда боярина!

Ссутулившиеся над чахлым огоньком вои лишь поежились да подсели еще ближе к потрескивавшим последними искрами полешкам.

– Может, те еще князя кликнуть? – ворчливо отозвался сутулый дружинник с длинной шеей, будто нарочно выросшей меж ключиц.

– Боярин вовсе не велел с вами говорить, – подтвердил второй, помоложе, с клочковатой бороденкой, разбросанной по щекам и подбородку, что кочки по трясине.

– Раз не велел, то нечего было и начинать. А если уж заговорили, то делайте что велено.

Сутулый фыркнул.

– Слышь, Репа, этот грек нам еще че-то велеть пробует.

– Посмотрим, че завтрева нам конь евойный повелит.

Тверд снова посмотрел на Тумана. Тот опять лежал на боку, приложив ухо к стылой земле. Путята переводил непонимающий взгляд с одного на другого. Глаза его расширились до размеров средних тележных колес, когда главный его охоронец взвился на ноги, едва не брякнувшись из-за связанных за спиной рук мордой в землю, набрал в грудь поболе воздуху, опять-таки, насколько позволяли перехватившие тулово путы, что есть силы прогорланил:

– Пооооо-лооооз!

Горбатый и лишайный их стражник при этом не менее заполошно повскакивали со своих задниц, при этом молодой неловким движением ноги еще и расшвырял тлеющие уголья костра. В предрассветной тиши вопль Тверда, будто бы двукратно усиленный туманом и звонкой прохладой, пронесся над лагерем не хуже печенежской конницы. Кто-то подхватился с места, кто-то кинулся к оружию, а кое-кто, вечером еще мнивший себя самым умным, с шумом и хряском брякнулся с телеги, куда забрался спать ночью. Чуть в стороне тревожно заржали лошади.

– Да нет в лагере боярина! – понимая, что в первую очередь за эту побудку влетит ему, а вовсе не горластому пленнику, запоздало воскликнул сутулый.

– Как это – нет? – теперь глаза Путяты очень сильно напоминали размерами размах мельничных крыльев.

– Уехал он, затемно еще, – неохотно проворчал недобородатый Репа, с не очень великим удовольствием наблюдая, как к ним спорым марш-броском приближается низкорослый крепыш в доброй броне. Молодому он, не сбавляя шага, треснул по затылку тяжелой своей ручищей так, что тот едва не грохнулся носом в остатки костра, а второму стражнику сунул узловатый кулак под нос. Да так споро, что тот растерянно прянул назад, оступился, да и грохнулся обратно на задницу. Это было бы даже смешно, не будь так злы глаза подскочившего к Тверду воина.

– Что такое кляп – слыхал? – громыхнул он, брызнув слюной на слове «кляп».

Вытереться Тверд не мог – руки за спиной. Облизываться тоже не станешь – чай, не роса. Вытирать рожу о плечо – только нос раздерешь о железо наплечника. Осталось только стараться не обращать внимания на мельчайшие капли, холодившие лицо.

– А ты, Лемех, так и не научился нормально говорить? До сих пор девкам в лицо вместо поцелуев харчки раскидываешь?

– Мне с тобой говорить не о чем, – хмуро ответил крепыш. Но по тому, как недовольно он покосился на поверженных только что стражников, стало понятно, что упрек Тверда попал в цель.

– Пока – есть о чем.

Тверд еще раз глянул на Тумана. Тот вел себя против обыкновения неспокойно, елозя на пятой точке и настороженно зыркая по сторонам. Не иначе, в поисках отобранного оружия.

– Ты какого хрена лагерь расставил так, что его в любой миг любая ватага лесная на копье возьмет? – напустился на Лемеха кентарх. Репа и сутулый растерянно переглянулись и даже сделали шаг назад, раззявив рты и на всякий случай цапнув рукояти топоров на поясе. – Где ров, где частокол, где, матерь твою сыру землицу, открытая ровная местность, чтобы простреливалась на триста саженей во все стороны? Я тебя этому, что ли, учил?!

Показалось, что лагерь, после первого вопля Тверда пришедший в сонное шевеление, теперь снова впал в молчаливый ступор. Даже птицы, которым по этому времени полагалось бы вовсю оглашать округу своим утренним щебетом, не иначе опасались подавать признаки жизни.

Первым из ступора вышел Лемех.

– Тебе, гляжу, не терпится на голову короче стать?! – взревел он. – Учил он меня, поглядите-ка! Это сколько лет с тех пор ушло? Нет больше гридня Лемеха – есть сотник. И уж он получше знает, как на вотчине разбивать стан, чем какая-то приблуда заморская, которая выше десятника подняться не смогла!

– Давай еще дрынами померяемся! Покуда твой лагерь, который ты по своему разумному усмотрению мудро раскинул промеж оврагов, сейчас штурмовать начнут пес пойми с какого боку!