Потрогал лейтенанта за плечо, как бы прощаясь, и чуть в обморок не упал от испуга, когда тот, неожиданно для меня, простонал.

— Живой! — обрадовался я, стараясь сообразить, что мне нужно сейчас делать в первую очередь.

Но хорошенько обдумать это не успел — с той стороны, куда убежал Садовский, раздался выстрел.

Этот выстрел напомнил мне, что вражеский диверсант тут может быть не один. Вполне возможно, что другие присоединившиеся к нам отступающие бойцы тоже вражеские шпионы-лазутчики. Враги, которые, очевидно, собирались под прикрытием отступления, вместе с окруженцами, попасть в наши части, для дальнейшей их дезорганизации и саботажа.

«Например, тот же Садовский. Куда он убежал? Помогать немецкому офицеру спастись? Выслужиться хочет пред своими хозяевами? Думает, за такой подвиг его хорошенько наградят⁈» — задал я себе сразу несколько вопросов.

Ответов на них у меня, конечно, не было, но очевидно было одно –нужно быть начеку.

Покосился на Воронцова и решил пока по его поводу, ничего не предпринимать. Вытаскивать сталь из тела, сейчас, здесь, в отсутствии профессиональных хирургов, было нельзя. Это бы сразу же привело к обильному кровотечению и смерти. Мне нужны были носилки и помощники, которые помогли бы мне доставить раненого лейтенанта в медсанчасть, но перед этим я должен был обезопасить себя, разобравшись с Садовским и сбежавшим пленником.

Плавать он не может, чёртов ганс! И ведь поверил ему, и лейтенант поверил!

Во всяком случае, для личной безопасности необходимо было метров на двести-триста осмотреть прилегающую к пляжу местность по течению реки.

Чтобы лейтенант не захлебнулся кровью, осторожно повернул его на бок и пошёл искать вещмешок, в который перед переправой мы убрали «Парабеллум». Найдя его, сунул пистолет за пазуху, и дал указание продолжающему кашлять и отплёвывать воду Зорькину следить за тем, чтобы лейтенант не пытался лечь на спину или на живот. Сам же поднялся на ноги, подготовил трофейный МР-40 к стрельбе и собрался идти ликвидировать убежавшего диверсанта.

Но не успел это сделать, потому что искомый диверсант пришёл к нам сам, неожиданно выйдя из кустов, что росли на возвышении в десяти метрах от воды. Да не один, а со что-то бурчащим немцем на плече.

Я навёл на Садовского оружие и ледяным тоном, прекрасно понимая, что вопрос звучит абсурдно, спросил:

— Ты где был⁈

— Гаврика этого ловил, — тяжело дыша, ответил тот и, скинув немца в лужу, своей огромной лапой поправил висящую на плече винтовку.

— Оружие на землю! — моментально отреагировал я, приготовившись к стрельбе. — И медленно, а то я сейчас нервный. Руки дрожат. Стрельнуть могу.

— Хорошо, — пробасил Садовский. Снял винтовку, положил её на песок и, отойдя на шаг назад, спросил: — А что у вас тут произошло?

— Много чего, — ответил и, не отводя от потенциального врага оружия, через плечо крикнул Зорькину. — Боец, ты как там, жив?

— Жив, — прохрипел тот.

— Вот и хорошо, — одобрительно произнёс я.

Но сказать ещё что-то не успел, потому что в стороне наших позиций бахнуло, словно бы выстрелила пушка. А затем на поле, в стороне, где были немцы, раздался взрыв.

— Наши, наверное, — пригнулся Садовский.

— Может наши, а может и ваши, — хмыкнул я, прикидывая, как мне теперь со всем этим делом управляться.

А картина складывалась печальная. На руках у меня было двое раненых — Воронцов и немец Шульц. А также двое потенциальных диверсантов — Садовский и Зорькин (которого я тоже не скидывал со счетов). Кроме живых, был ещё неживой гражданин Якименков. И если последнего можно было списать со счетов, просто бросив здесь, и забыв, как страшный сон, то с оставшейся в живых четвёркой мне предстояло как-то взаимодействовать и что-то с ними со всеми делать. Осталось только понять, что именно, и как их всех доставить в целости и сохранности до наших позиций⁈

Но долго думать мне не пришлось. Неожиданно кусты, откуда только что пришёл Садовский, раздвинулись, и на пляж высыпало с десяток советских красноармейцев в касках, плащ-палатках и с винтовками наизготовку.

— А ну-ка, руки вверх, сволочь фашистская! Вверх, я сказал! Кто дёрнется всех положим! Хенде хох, етить-колотить! — зарычал их командир, обводя наш разношерстный коллектив неприветливым взглядом.

* * *

Глава 7

Выяснение

— Фамилия, имя, отчество, — в который уже раз за последние пару часов задал мне вопрос следователь особого отдела младший лейтенант НКВД Горшков.

Он всё время пытался найти расхождения в моих показаниях. И это несмотря на то, что я ему уже не раз заявлял, что после полученной контузии почти ничего не помню. Тот, не веря, недовольно морщился от моих слов, и всячески пробовал вывести меня на чистую воду.

И опять всё завертелось по кругу.

— Забабашкин Алексей. Отчество, вроде бы, Михайлович, — устало ответил я, вытирая вновь выступившие слёзы.

И слёзы эти были не от боли или горя, и даже не от обиды за несправедливое заточение в страшных застенках НКВД (которые тут были представлены в виде чулана со столом и парой стульев), а потому, что после рассвета глаза сразу же, что называется, потекли. Слёзы лились буквально ручьём, и я ничего не мог с этим поделать. Очевидно, дневной свет и свет вообще раздражал роговицу. Да так, что из-за обилия сопутствующего этому процессу слезоотделения я почти ничего вокруг себя не видел. Вот и сейчас, хотя в комнате для допросов был не очень яркий свет, из глаз моих лилось ручьём просто по факту наличия этого самого света.

А между тем, услышав, как неуверенно я произнёс отчество, НКВДшник решил меня подловить.

— Ага, значит, отчество ты вспомнил?

— Мне про отчество рассказал Воронцов, когда я очнулся в подвале больницы Троекуровска. Пока он мне об этом не рассказал, я помнил только своё имя и фамилию.

— До момента попадания в больницу ты знал Воронцова? Был с ним знаком?

— Я этого не помню. Хотя он рассказывал, что мы с ним общались в части, в которую я попал, когда пришёл добровольцем.

— Хорошо, а теперь расскажи, зачем тебе была нужна кожаная куртка? Хотел под Красного комиссара сойти? Но не вышло?

— О чём вы? Как могло такое в голову прийти? Чтобы в грязной пижаме, да в кожанке и ещё косить под комиссара. Кто бы мне поверил?

—