— С чего ты взял? Ты же сам сказал, что в повязке на глазах был.

— Потому что голос у неё красивый — ангельский, — вспомнил я мягкий и ласковый голос медсестры.

Следователь фыркнул.

— Кроме голоса ещё что-нибудь помнишь?

— Не могу сказать точно. После этого столько событий произошло… Плюс, мне кажется, в больнице, при падении на лестничной клетке, или от взрыва бомбы, я ещё одну контузию получил. Поэтому в голове у меня всё изрядно перемешалось. Но мне кажется, что, вроде бы, зовут эту сестричку, Алёнушка.

— Алёнушка? Тогда тебя должны звать Иванушка. А ты говоришь, что Алексей, — подколол меня Горшков.

— Алексей, — подтвердил я, хотя это имя не было моим, и его я тоже узнал от Воронцова.

— Ну да ладно, это хоть что-то. Это мы проверим. А пока, — произнёс следователь, судя по звукам, записав мои показания, — пока посиди в камере и жди результатов следствия. — И крикнул в сторону двери: — Конвой!

В одиночной камере я просидел совсем недолго. Где-то через полчаса меня вновь отвели к следователю.

Войдя в кабинет, я сразу же понял, что Горшков там находится не один.

Так оно и было. Кроме него там присутствовала девушка, чей голос я сразу же узнал.

Вероятно, увидев меня, она сказала:

— Забабашкин, здравствуйте! Как я рада, что Вы живы!

И эта небольшая фраза, в очередной раз, полностью изменила мою судьбу.

— Здрасте, — облегчённо ответил я, осознавая, что теперь спасён.

Огромный груз переживаний свалился с моих плеч. Жизнь вновь обрела смысл. Теперь я знал, что мне поверят. Ведь как было бы глупо — попасть в другое время и бесславно сгинуть, так и не сумев помочь своему народу, своей стране.

Формальности заняли немного времени. Девушка правдиво рассказала все, что знало о Лёше Забабашкине: кто я, где лечился, и когда она видела меня в последний раз.

Когда у Горшкова вопросы к ней закончились, она произнесла:

— Товарищ младший лейтенант, я считаю, этого юношу необходимо как можно скорее показать Анне Ивановне. Это она проводила операцию по очистке глазных яблок. Вы же видите, у Алексея слёзы текут. Глаза явно воспалены. Нужно, чтобы его срочно осмотрел доктор. Если этого не сделать, Забабашкин может лишиться зрения!

Её голос и забота были настолько приятны, что, если бы я не плакал, то, возможно, стоило бы начать это делать. Шутка, конечно. Но всё же действительно очень приятно, когда ты находишься в сложной, и, быть может, безвыходной ситуации, когда судьба у тебя висит буквально на волоске, и тебе неожиданно приходят на помощь. Да не просто помогают, но ещё и заботятся с такой искренностью и добротой.

«Молодец, Алёнка! Век тебя не забуду! — пообещал я себе мысленно, а затем, чуть смутившись, добавил: — Только бы разглядеть тебя, как ты выглядишь. А то ничего не вижу из-за этих проклятущих слёз».

Однако слова словами, но следователь был не столь сентиментален, как моя спасительница. Слова медсестры он попросту проигнорировал, сказав лишь, что там, мол, видно будет.

Поблагодарив медсестру за помощь следствию и отправив её обратно в госпиталь, Горшков, судя по звукам, что я слышал, снял трубку и набрал номер на диске телефонного аппарата.

Когда на том конце провода ответили, он представился, а затем выслушал доклад. Через пару минут следователь повесил трубку и обратился ко мне вполне дружелюбным тоном:

— Что ж, Забабашкин, считай, что наполовину я тебе поверил. А сейчас будем смотреть на ещё одно опознание. Гриша очнулся. Так что пойдем, проверим показания твои.

— Пойдёмте, — обрадовался я, вскакивая с табурета. Хотел было идти, но ничего видеть из-за слёз не мог, а потому попросил об услуге: — Только, товарищ младший лейтенант, не могли бы Вы меня взять за руку, а то я не вижу ни хрена.

Потихоньку дошли до больницы, где, к счастью, очухавшийся после операции Воронцов не только меня узнал, но и ослабшим голосом рассказал своему подчинённому, коим, как оказалось, являлся Горшков, как героически я воевал. Когда же лейтенант узнал, что я не только его спас, но и уничтожил попытавшегося его убить предателя, то вообще заявил, что таких людей в своей жизни он не встречал и что я достоин, как минимум, ордена Красной Звезды.

Этот орден, учреждённый в 1930 году, вручался, в том числе и за мужество и отвагу при исполнении воинского долга, и был очень почётен.

Лестные слова лейтенанта обо мне были очень приятны слуху, однако в том, что такую, без сомнения высокую награду, я смогу получить в ближайшее время, у меня были серьёзные сомнения. Не до этого сейчас. Сейчас идёт всеобщее отступление, сдача городов и потеря территорий. А те контратаки, которые Красная армия предпринимает, не приносят существенного результата. Враг продвигается вглубь страны, повсеместно сея панику и принося разорение. Разве в такой обстановке до орденов и медалей?

Поэтому, хотя и сомневался в том, что этот красивый орден в виде пятиконечной звезды красного цвета, будет в ближайшее время сиять у меня на груди, противиться этой идее не стал. Сердечно поблагодарил лейтенанта за признание моих скромных заслуг и посетовал на то, что для начала, перед вручением, неплохо было бы показать меня врачу, чтобы тот решил проблему слезоотделения.

— Ибо я не вижу ни хрена, товарищи командиры! — честно признался я и попытался пошутить. — Даже орден свой не увижу, если и дальше так пойдёт!

На том и порешили. Горшков позвал главврача, и та согласилась меня осмотреть, пригласив к себе в кабинет.

Но перед тем, как уйти, я поинтересовался у Воронцова про его ранение. Оказалось, всё было не так плохо. Штык, пройдя рядом с правой лопаткой и выйдя в области груди, по чистой случайности никаких важных органов не задел. Операция прошла успешно, и как утверждали оперирующие и наблюдающие врачи, предпосылок для сильных волнений и переживаний они не видят.

— Ну что ж, красноармеец Забабашкин, благодарю тебя за службу и спасение моего командира! — пожал мне руку Горшков, как только мы вышли из палаты.

— Служу… — начал произносить я и замялся, точно не зная как продолжить.

Дело в том, что на этот момент я особо никогда внимания не обращал, потому что данная информация, в общем-то, для меня была лишней. Но вот сейчас, когда