Только вернувшись в город она узнала, что ждет ребенка. А Генка, подлец такой, жениться отказался. Сказал, мол, настоящая любовь во всяких там штампах в паспорте не нуждается. Стал появляться все реже и реже, а потом и вовсе пропал… в общем, зря Аннушка на него надеялась, пришлось, как всегда, самой выкручиваться.

Спасибо маме — та все поняла, ни словечком не попрекнула, на первом же автобусе в город примчалась. Именно она держала за руку неразумную дочь, когда та рожала, гладила по голове, убирала прилипшие ко лбу волоски и все твердила:

— Ничего, Анют, прорвемся. Тебя я на ноги подняла, и внучку тоже поднимем.

Она почему-то не сомневалась, что родится девочка. Так и вышло…

— Мам, а может, ты ко мне переедешь? В тесноте да не в обиде, — предложила Аннушка сразу после выписки.

Тогда ей это казалось отличной идеей, но мать лишь головой покачала:

— Нельзя мне, доченька. Тебя-то Дивнозёрье отпустило, а меня крепче прежнего держит. Да я и сама не хочу: там мое место и моя судьба. И судьба твоей девочки теперь тоже. Или не помнишь ты, как ее Судьбопряхе взамен себя пообещала?

— И… как же теперь быть? — Аннушка вконец растерялась.

— А разве что-то изменилось? Работай, устраивай свою жизнь, а мы с Таюшкой в Дивнозёрье вдвоем отправимся. Научу ее всему, что сама знаю. Я ведь уже не молода: скоро нашему краю потребуется новая ведьма.

И Аннушка отпустила их. Не могла не отпустить, не имела права.

Позже она приезжала к дочке в гости, но всякий раз чувствовала: не рада ей земля. Будто бы едва терпит отступницу: то и дело норовит то камень под ногу подсунуть, то веткой хлестнуть, а то и ливнем намочить с чистого неба. Зато маленькой Таюшке каждая травинка в лесу улыбалась, ручейки сами под ноги стелились, каждая птичка для нее пела. И Аннушка смирилась, что нет ей больше места рядом с дочерью. Что ж, в конце концов, она сама выбрала город — чего уж теперь жалеть и плакаться?

Она знала: настанет срок, и Таюшке тоже придется сделать выбор. Каким он будет? Только время покажет…

Навья седмица

— Ба, а расскажи сказку.

— Какую, внученька?

— Страшную! Про Дивье царство.

— Так уж и страшную? Ты же потом спать не будешь.

— Буду, честно-пречестно!

Таисия Семёновна вздохнула. Ну как тут откажешь? Внучка-то вся в неё пошла — любознательная, бойкая. Такую не напугаешь историями про домовых или кикимор — Тайка с детства могла видеть нечисть и ничуть её не боялась. Маленькая ведьма растёт! Эх, что бы сказала её мама…

— Ладно, тогда закрывай глаза и слушай, — Таисия Семёновна поправила подушку и укрыла внучку одеялом. — В некотором царстве, в некотором государстве жила-была царевна по имени Ясинка. Слава о её красоте разнеслась по всем дивьим землям, и начали к ней женихи свататься — все царевичи да королевичи. Только ни один из них не был люб Ясинке, в каждом она находила изъяны да высмеивала. А больше всех досталось заморскому принцу. Тот затаил обиду великую и молвил: коли так, пусть же никому не достанется гордая царевна. И пускай забудет она, что такое смех и радость. С тех самых пор Ясинке по ночам стали сниться кошмары.

— Это какие же, ба?

— Разные. То будто бы вода захлёстывает её с головой, не давая вдохнуть, то будто бы забирается она на самую высокую башню, оступается и падает… Но чаще всего виделось царевне, как сердце её уносит в зубах чёрная кобылица, у которой из ноздрей пламя пышет. А перед сном тихий голос того самого заморского принца нашёптывал ей дурные мысли. Будто бы уродлива она, глупа и ни на что не годится. Батюшка-царь, мол, доченьку родную еле терпит, матушка младшего братика любит больше, а всем женихам только и нужно, что полцарства, а не она сама. Так Ясинка не то что смеяться — даже улыбаться перестала, и потому прозвали её люди Несмеяной.

— Ага, знаю я эту сказку, — уже сквозь сон произнесла Тайка. — Потом пришёл Иван-царевич, рассмешил её, и все жили долго и счастливо.

Бабушка погладила её по густым чёрным волосам.

— Так то в сказке, Таюшка. А я знаю, как на самом деле было. Во всем Дивьем царстве не нашлось никого, кто сумел бы рассмешить царевну Несмеяну и избавить её от страшных снов. Отчаявшись дождаться героя, она сама отправилась в путь. Три пары железных сапог износила, три железных посоха изломала, три железных хлеба изглодала, пока не дошла до неприметной избушки в лесу. Никто не знает, что там с нею сталось, а только пришла домой Ясинка совсем другой. Кошмары больше ей не докучали, но прежний весёлый нрав так и не вернулся: горьким стал её смех, а глаза превратились в осколки льда. С тех пор многим во дворце стали видеться недобрые сны, а ночами уже голос самой царевны Ясинки нашёптывал им мысли, доводящие до отчаяния.

Тайка с опаской выглянула из-под одеяла.

— Откуда ты всё это знаешь, ба?

— Как не знать, когда я сама однажды её повстречала.

— Где? — У Тайки округлились глаза.

— Знамо где: во сне. Помнишь, сказывала я тебе, как встретила Дивьего мальчика и как он меня в гости зазывал, да вязовое дупло не пустило? После той неудачи я потеряла покой и с ужасом ждала наступления каждой ночи. Голос, что звучал в ушах, твердил, что вовек не попасть мне в чудесный край, потому что тропка открывается только достойным. Ещё снилось мне, как смеётся надо мной дивий мальчик, довольный своей шуткой, а его друзья показывают на меня пальцами. Видела и водоворот, захлестывающий меня с головой, и пустыню, в которую превращается родное Дивнозёрье…

— И как же ты справилась? — У Тайки аж весь сон