Это – типичный рационализатор, один из миллионов, чьи изобретения в соответствии с политикой партии централизованно ставились на учет и принудительно внедрялись. Для общества рационализатор зачастую – убийца в прямом или косвенном смысле. Почти вся страна годами ела из эмалированных кастрюлек и мисок, от которых отлетала эмаль, и это пятнышко становилось источником отравления тяжелыми металлами…

А. Ч.: … по сей день кушает.

С. Ч.: Впрочем, как говорил мой учитель: что не полезно, то не опасно. Не будь убийц-изобретателей, не появились бы и многие ценные вещи. В принципе и среди новаторов находятся светочи прогресса, чьи изобретения играют судьбоносную роль.

А. Ч.: А новатор – кто-то другой, отличный от изобретателя?

С. Ч.: Новатор круче. Он социально озабочен. Он идет в партийную организацию, заводоуправление, ЖЭК, требуя жить по-новому и немедля внедрять новые приемы труда токарей-карусельщиков, мотальщиц или травильщиц…

Новатор – вот кто доподлинно страшный человек. Он считает должным «внедрять достижения научно-технической революции» – так это называлось по-советски. При этом он ломает свою судьбу и судьбы близких, корежит отлаженное производство, по факту пытается выковырять из тела общества целый жизненный уклад, сложившийся вокруг старой технологии.

А. Ч.: Проблема инноваций и инновационного развития – это в первую очередь проблема носителей специфического прогрессистского пафоса: ценой жертв уходить от старого – ветхого, нерационального, к новому – современному, лучшему.

С. Ч.: Без пафоса тут никак. Но без пафоса и дети не рождаются. Ведь первые 25 лет от ребенка одни заботы да расходы. Поэтому Всевышний и послал нам род социального безумия – пафос продолжения рода.

У Лема есть сюжет про препарат «отвратин». Герой, кто-то из предков Йона Тихого, счел, что надо радикально развести акт зачатия – сознательное гражданственное деяние, жертву на алтарь общества – и сопутствующее ему никчемное вожделение. Он изобрел средство, которое внушало отвращение к сексу, но при этом не прекращало действие детородных физиологических механизмов. Поскольку общество не спешило оценить инновацию, он подмешал «отвратин» в окрестные колодцы – и благодарные соседи забили его кольями.

А. Ч.: В нашем разговоре мне чудится культурный архаизм. Мы говорим об инновациях так, как говорили бы прогрессисты лет 50, а то и 100 назад. Притом что в реалиях сегодняшнего мира мы интуитивно чуем: «такое сейчас не носят». Я это особенно часто наблюдаю, когда быстрее грибов появляются разные комиссии по инновациям.

С. Ч.: Вроде бы я в стороне, но тоже наблюдаю внезапные обращения рыночных прагматиков в пламенных адептов инноваций. Это невероятнее, чем тотальный переход либералов в ряды фанатов планового хозяйства. Дело в том, что инновационная система хозяйствования сложнее плановой, а от рыночной отстоит еще дальше. Для грамотного человека ожидание ее прихода здесь и сейчас сродни ставке на массовый прилет гуманоидов. Но то ли душа исстрадалась без веры, то ли сверху поступило указание дружно прозреть…

А. Ч.: Давайте расставим три названных экономики – рыночную, плановую и инновационную – по ранжиру.

С. Ч.: Тут немного другой ранжир. После эпохи обменных, рыночных экономик приходит новая эра хозяйственных систем, основанных на проектной деятельности. Первая из этих систем – предпринимательская, потом – корпоративная, и лишь затем может прийти черед инновационной.

Зайду с обратной стороны. В чем проблема инноваций, почему они так медленно, с таким скрипом влезают в жизнь? Классики-обществоведы заметили, что реальный поток инноваций появляется и начинает проникать в хозяйство и в жизнь, как правило, во время войны – в период не просто фундаментальных несчастий, но еще и прямого, смертельно опасного противостояния с врагом. В одной из статей для американской Военной энциклопедии Маркс заметил: почти все основные инновации, в том числе социальные и экономические, пришли в мирную жизнь из армии[11]. Даже зарплата как таковая в современном смысле слова появилась в римских легионах...

В последние годы много писали про «мотор-колесо» Шкондина. В ступицу велосипеда вставлен очень эффективный электродвигатель, в результате чего велосипед гоняет как сумасшедший. Я познакомился с похожим изобретением в 1992 году, его ко мне притащил «новорусский» банкир с Алтая – кандидат наук, очень интересный человек, давно живущий за океаном. Он был абсолютно уверен: так как экспериментальная модель уже есть, то через год миллионы таких велосипедов побегут по всем дорогам.

Не только года, но и двух не хватило для старта, банк разорился… В конце 1990-х предприниматель еще с одним моим знакомым продолжили развивать проект в Штатах, даже убедили одного из кандидатов в президенты выдвинуть идею об оснащении этими велосипедами морпехов. И снова провал.

В проекте Шкондина дела развиваются по сходному сценарию: снова сменился инвестор, работает уже третья по счету международная команда менеджеров, пытаются производить велосипед в Индии, надеются продавать в Китае. Но по-прежнему венчурных денег не хватает, и проект висит на волоске.

В чем же дело? Польза от изобретения очевидна, перспективы замечательны… Что за могучая инопланетная сила 15 лет не позволяет сдвинуться с места?

На деле ответ прост. Велосипед – часть живучей повседневности, на велосипедах ездят миллионы людей, они продаются в тысячах магазинов, производятся на сотнях предприятий – и все это работает по прежней технологии. Те, кто трудится на старых заводах, ездят на старых велосипедах, консервативны, боятся всего нового, не очень-то рвутся менять привычки. Во-вторых, что еще важнее, вложения в старые велосипедные заводы еще не отбиты…

Словом, чтобы сделать новую технологию массовой, надо куда-то деть живущий по-старому огромный уклад и всех, кто с ним связан. Уничтожить? Но внедрение такой ценой не только социально неприемлемо, но и разорительно. Значит, надо дать ему либо медленно отступить с достоинством, либо умереть своей смертью вместе с поколением, то есть лет за 15–25.

«Внедряемость» инновации, подобно беременности, может наступить только на вполне определенной фазе цикла расширенного воспроизводства стоимости.

Когда те, кто вложился в предыдущую технологию, вернули деньги с прибылью, когда отработали и прошли пик карьеры обслуживающие ее кадры, когда самортизировалось и стало морально устаревать оборудование, когда потянулись на пенсию адепты производимых на нем специфических благ – не раньше и не позже этого возникает окно замещения. Только теперь старая технология может быть вытеснена, причем за ее же счет.