Он вошел в квартиру.

– Надеюсь, я не помешал?

– Нет.

– Завтра будут похороны. Мать Петры в понедельник возвращается в Мостар.

– О…

– Это очень красивый средневековый город, Мостар. Там есть старинный мост, от вида которого захватывает дух.

– Ты там был?

– Да, я был там, когда снимался в Италии. Это на другом берегу Адриатики.

– И ты встречался с ее матерью?

– Я часто с ней виделся.

– Как мило. Я не знала… Насколько вы были близки…

– А почему же ты решила, что я захочу купить картину?

– Эээ… Я же говорила, что не думала об этом. Просто… Это совпадение – я увидела фотографию на твоей странице.

М.Б. потер переносицу большим и указательным пальцами.

– Извини… Сегодня мне как-то тяжело… Смерть стала реальностью…

Джейн подумала про вчерашний день, когда ему явно не было тяжело. Вот бы ей тоже меняться с такой легкостью. А потом она поняла, что так и есть. Она коснулась его руки, и он накрыл ее ладонь своей. Сердце ухнуло куда-то в живот. Он повернулся к ней. Она шевельнула языком в его рту, но он мягко отстранился. Живот у нее свело.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Рабочие на крыше жевали сэндвичи. «Интересно, это им жены дали на работу?» – подумала Джейн. Целлофан блестел под ярким солнцем, словно стекло.

– Иногда мне хочется работать, как эти парни, – протянул он. – Просто орудовать на крыше с компанией приятелей. И заканчивать работу в пять.

– Сегодня выходной, – пояснила Джейн. – Они работают по выходным.

– И я тоже. И я никогда не заканчиваю вовремя.

Джейн хотелось его ударить, убить. Сильнее, чем секса.

– Мне нравится твоя квартира, – он подошел к ней. – У тебя так уютно. – Он обнял ее, уткнулся лицом ей в плечо. – Мммм… и свитшот такой мягкий…

Ей нужно было признаться, что она любила его. Умолять. Если бы он только догадывался, что может ее спасти. И одной умершей девушкой в мире будет меньше. Ему не пришлось бы много трудиться. Да, пришлось бы притвориться, что он ее любит, но он всегда мог бы лететь, куда нужно. Он мог бы сниматься в Сараево. Или идти на мальчишник в Индонезии. Она заботилась бы о его собаках. У нее его всегда поджидала бы новая зубная щетка.

Он обхватил ее за талию и прижался к ней бедрами. Он резко двигался, вдыхая запах не смытого за ухом шампуня. Она простила бы ему абсолютно все. Он отстранился, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки.

– Вчера был последний съемочный день.

– Я слышала.

– Я скоро уезжаю в аэропорт…

«Смешно, – подумала Джейн. – Я уже умерла несколько раз. Забавно умирать и дальше».

– У тебя есть документы на картину? – спросил он. – Мне нужно передать их Джиму, и он к вечеру определится с ценой.

Во рту у нее пересохло. Вся слюна куда-то делась.

– Да, – кивнула она. – Где-то были…

– Неважно… Главное – к вечеру… Джим считает, что тридцать тысяч долларов – вполне разумная цена. Тебе называли столько? Это нормально?

Джейн называли сорок тысяч. Именно столько назвал мужчина, который подарил ей картину. Она не собиралась продавать и ни с кем не говорила. В интернете цены расходились от тридцати семи до сорока двух тысяч. Но у Джейн уже была печальная история завышения цены. Она кивнула. Губы слегка разошлись. Она продолжала кивать.

– Отлично! Отлично! Думаю, ты будешь рада избавиться от этой картины. Она довольно депрессивна.

Голова у Джейн закружилась. Она почувствовала, что ей нужно прилечь. Она сказала ему, и он, как истинный джентльмен, ушел.

На следующий день она снова шла на запад с чеком в руках. Эта сумма покроет семьдесят процентов долга по кредитке. Семьдесят процентов, которых бы ей никогда не выплатить.

Банк находился далеко, на Принс, но счет она открыла именно там – уж очень хорош был тот район. Красивые люди выходили на солнце. Солнечные лучи подчеркивали крепость их ног. Привлекательная чернокожая женщина с бритой головой стояла на цыпочках и целовала соблазнительного чернокожего, который прислонился к стене у входа в метро. Модель в шортах, коротких носках и кедах болтала по телефону, сидя за столиком уличного кафе. Перед кондитерской Vesuvius с ее зеленым фасадом, напоминавшим кузнечика, стройная девушка в кожаной юбке болтала с девушкой в очень красивом сарафане с открытой спиной. Они могли проснуться в грязных квартирах. Может быть, их матери не верили в них. Может быть, у них только что умерли отцы. Может быть, они тайком сделали аборт на Мейден-Лейн.

Она прошла мимо магазина Williams Sonoma и подумала о новых кастрюлях и сковородах, которые можно было бы купить. Le Creuset и Staub, красивые кастрюли с медным дном. Она могла купить любую, стоило ей лишь захотеть.

На серебристой решетке между магазином сумок и банком, накрыв синим одеялом колени, сидела бездомная женщина. Ее частично освещало солнце, а с другой стороны накрывала тень. Жарко было даже в тени, поэтому одеяло смотрелось странно. Да и бездомные на Принс встречались нечасто. У женщины длинные прямые волосы с челкой. Рыжевато-русые – чтобы добиться такого цвета, пришлось бы краситься в два приема… Да еще и мелирование… Женщина была очень худой, с выступающим подбородком. Кожа вокруг губ покрыта морщинами – словно бумагу смяли, расправили, еще раз смяли и снова расправили. На перевернутом почтовом ящике стоял пустой стаканчик с торчащим свернутым долларом. В руках женщина держала небольшую белую табличку «Только что овдовела, страховки нет, потеряла все. Можете помочь? Хотя бы 5 долларов! Благослови вас Бог!». Женщина раскачивалась в такт какой-то мелодии, звучащей в ее голове. Когда она наклонялась вперед, ее узкое лицо попадало в ослепительный солнечный луч. Солнце на мгновение ее меняло, делая одновременно и более безобразной, и невероятно красивой.

– Пожалуйста, помогите. Сколько не жалко…

Джейн вошла в банк.

Падуя, 1966

Миранда была высокой и темноволосой. «Была», а не «есть» – это неправильно, потому что она все еще там, а меня уже нет.

Она не была красивой в общепринятом смысле слова. Я уже слышу, как местные мужчины шипят и хмуро смотрят на меня, качая темными головами. Ладно, ладно, она была красива. Она красива. Всем нравятся истории о красивых женщинах, а в этой истории их целых две. Волосы Миранды блестели, как мокрые жуки. Крупный нос – такие носы особенно хорошо смотрятся на пышных женщинах. Когда я видела ее в последний раз, ей было сорок четыре года.

А Солу было