Когда наступило семь часов, продукты только доставили. Тарас оказался тем самым водителем, что вышел из машины, когда я выбежала им навстречу. Огромный и лысый, но в свете помещения он не был столь устрашающим, как тогда. Даже обычным, и взгляд у него не был злым. Но пришёл он не один. С ним был Сергей. Он проверил, что я в полном порядке, дал поговорить с отцом и матерью, убедился, что я ни в чём не нуждаюсь, а потом уехал.

Посидев некоторое время в одиночестве, я принялась за готовку. Решила не красоваться, и хотела запечь рыбу с картошкой, но когда я нарезала овощи, явился Грешников. Он был уставшим. Не знаю, как я это поняла, но буквально с порога заметила. Он снимал пальто медленно, размеренно. О чем-то глубоко задумался и, казалось, вообще не осознавал, что он пришёл домой. А дом ли это его вообще?

Боясь шелохнуться, я постаралась орудовать ножом как можно тише и не производить лишнего шума. Мне казалось это важным — постараться не раздражать его лишний раз. Отчего-то подумала, что это поможет наладить отношения с ним. Хотя зачем мне это? Я пробуду здесь недолго и совсем скоро вернусь к прежней жизни. Ведь я этого хочу — снова стать собой и забыть прошлые месяцы, как страшный сон.

Прошлые месяцы. Они вроде бы и стёрты из памяти и можно бы расслабиться, но эта неизвестность царапает подсознание острыми когтями, словно разъярённая кошка. Я и хотела вспомнить, чтобы знать, и боялась, что узнаю то, что не хочу. Да. ОН искалечил меня. Физически. Но это пережить можно. Раны затянутся и всё забудется. А моя моральная часть? Психическая? Что будет с ней, когда я вспомню? Если я вспомню… или всё-таки когда?

Я сжала пальцами переносицу, пытаясь прогнать давящее чувство, но оно не хотело уходить. Расползалось блевотной жижей по лицу, не причиняя боли, но вызывая чувство омерзения к собственному организму…

— Тебе помочь?

Я вздрогнула от звука его голоса. Слишком рядом. Слишком тихо и громко одновременно. Повернула резко голову, чтобы увидеть его в полуметре от себя. Высокий. Он такой высокий, что мне приходится поднимать подбородок вверх, чтобы взглянуть ему в лицо. И такой холодный. Статуя из плоти и костей, но живая, дышащая. Вот только его взгляд… В нём словно сама Тьма. Бездна. Проклятие. Боль. И обещание удовольствия. Сейчас они были чёрными. Настолько чёрными, что это даже пошло, потому что эта глубина красок заставляла видеть то, что мне хотелось увидеть. То, чего нет и быть не может.

Рассеянно кивнув, достала из нижнего шкафчика ещё одну доску и нож. Я заказала тогда много кухонной утвари и до сих пор не могла дать себе отчёта — почему? Почему мне хочется оставить тут след? Оставить свой хаос в его идеальном и тихом мире. Моё врождённое бунтарство? Каприз? Или что-то большее? Чувствую ли я к нему что-то большее или мне показалось?

Резкие удары ножа отозвались громом в его тишине, ударяя по моим нервам и заставляя вздрогнуть. Некоторое время я смотрела, как он буквально рубит очищенную картошку на большие кубики, пытаясь прийти к размерам у моих рук. Безжалостно кромсал, словно разчленял уже неподвижное и бездыханное тело на сотни кусочков, растягивая удовольствие от самого процесса. Вот он отрезал руку, ногу, а затем разделил их на две, на четыре, на восемь частей… И меня эта мысль не пугает.

— Что она тебе сделала?

Грешник остановился, замирая и поднимая взгляд, а в моём мозгу тело приобрело пол. И мне хотелось, чтобы он кромсал так чужое женское тело, но не моё. Нет. Я хотела, чтобы моё тело ласкали эти длинные и тонкие пальцы, чтобы они снова оказались там, но уже по другой причине, не медицинской.

Наверное, я схожу с ума…

— Кто?

Что "кто"? Ах да. Эти сраные овощи.

— Картошка. Что она тебе сделала?

Он перевёл взгляд на плоды своего творения и нахмурился.

— Правильно же всё. Такого же размера.

Я усмехнулась, качая головой и скидывая мрачность настроения и странные мысли. Они не были мне подвластны и не были в моём стиле, но они всплыли. Словно он одним своим присутствием, одним взмахом ножа вдруг вскрыл крышку переполненной банки.

— Ты режешь её так, словно она в чём-то провинилась, — отвечаю с усмешкой и даже озорством, лишь бы он не заметил, лишь бы не понял о чём я только что думала. — Рубишь, кромсаешь. Почему?

— Как умею.

— Умей по-другому или на ужин у нас будет рыба с кусочками дерева от твой доски. Или твоих пальцев.

Какое-то время он смотрел на светлые кусочки, а затем поднял на меня взгляд.

— В некоторых странах едят самые необычные части тел.

Я заставила себя не рассмеяться в голос и растянула губы в шкодливой улыбке.

— Да, но не человеческие, — ложу на стол нож и поворачиваюсь к нему.

Он тоже и скрещивает руки на груди, а я ловлю себя на мысли, что мне нравится его телосложение. Нравится, что он не качок и даже не среднего, а скорее узловатого, худощавого, но в то же время дышащего силой, как физической, так и внутренней. И этой силе хотелось подчиняться, но подчиняться по своим правилам, раззадоривая зверя внутри него, а он есть. Я знала что там, под сотнями линз, сидит голодный и жестокий зверь. Не могут такие люди, с таким прозвищем и с такой жизнью быть обычными, романтичными, нежными. Там, под кожей и этим холодным безразличным взглядом скрывается настоящее чудовище, которое не кормили. Узнать бы только какое оно? Испугает оно меня, даст что-то большее или же покрамсает как эту картошку. И я хотела это знать. Хотела вытащить этого монстра из него… Чтобы узнать его настоящего. Не эту оболочку отстранённости от людей, от себя, меня, от самой жизни, а того, кто под ней скрывается, натянув маску жестокости и безжалостности.

— Почему бы и нет? Какая разница чьё мясо?

Я скосила взгляд и подняла его к потолку, словно задумываясь над его словами. Действительно, какая разница? Но разница есть.

— Если только вегетарианцев, — ответила на полном серьезе, наблюдая, как удивлённо дернулись тёмные брови. — Мясо хищников опасно. Как и сами хищники.

— Тебя пугает встреча с монстрами, но ты так спокойно о них рассуждаешь сейчас. Что с тобой не так, Марина?

Я не знаю. Может, со мной и вправду что-то не так? А