В тот же вечер, пылая жаждой мщения, дядюшка сделал обыск на моей полке с тетрадями и книгами…

Меня разбудили шелест перевертываемых страниц и сердитое бормотание.

Открыв глаза, я увидел дядюшку, который сидел на корточках в нескольких шагах от кровати, спиной ко мне, и рылся на книжной полке.

— Поглядим, поглядим, — бормотал дядюшка с ожесточением, — каков он из себя, этот патриот, поборник славы отечества!

Одну за другой он раскрывал тетради, порывисто перелистывал и, раздраженно фыркнув, швырял на пол.

Зажженная свеча стояла у дядюшкиных ног. Длинные тени раскачивались на стенах и потолке. Они были похожи на щупальца осьминога. Будто чудом каким-то я очутился не в своей комнате, в которой улегся спать, а в зловещей подводной пещере.

Было в этом что-то знакомое, мучительно знакомое. Видел я уже и тени на потолке, и хищно согнутую спину, и беспокойно раскачивающийся язычок пламени. И так же надо было подать сигнал, предупредить кого-то об опасности.

Кого?..

Я так и не успел вспомнить, потому что с торжествующим возгласом дядюшка сдернул с полки одну из тетрадей и обернулся ко мне:

— Ага, не спишь? Совесть нечиста? То-то! Ну-ка, объясни, отвечай: что означает “С.с.”?

Я спрыгнул с кровати и, шлепая босыми пятками, подошел к этажерке.

— Что это, что?!

Он тыкал в страницу с такой злостью, что наконец прорвал ее указательным пальцем.

Это была моя тетрадь по географии. С недавнего времени я принялся заносить сюда кое-что из того, что рассказывал нам Петр Арианович. На обложке тетради, как водится, красовались якоря, а также переводные картинки с пейзажами тундры, кораблями и белыми медведями.

— Две буквы — “С.с.”! — размахивал передо мной дядюшка тетрадью. — Отвечай! Как понимать?

Переступая босыми ногами — от пола дуло, — я объяснил, что это географическая пометка, известная всем географам. (“Я не географ!” — мотнул дядюшка головой.) А означает: “Существование сомнительно”, сокращенно “С.с.”. (“Ага, сокращенно!”) Если человек находит на карте или в справочнике буквы “С.с.” подле какого-нибудь острова, горного кряжа или реки, то…

— Врешь, врешь! — прервал дядюшка. — По голосу слышу, что врешь! Нет, брат, я не глупей тебя с учителем с твоим… Какое там еще придумали “сомнительно”! Ничего не сомнительно! Ясно-понятно все! “С.с.” — это есть “Совершенно секретно”! Ага, угадал? Ну-с, а что же именно секретно?

Я молчал.

Он с жадностью принялся листать тетрадку дальше.

— Стишки? Что за стишки? “Первое мая, солнце играя”?.. Нет. “Нелюдимо наше море…”. Вот оно что! Не-лю-ди-мо!.. Ну-ка, ну-ка…

Он пробубнил несколько строк себе под нос, потом остановился и почмокал губами, как бы пробуя стихотворение на вкус.

— Это как же понимать? — повернулся он ко мне. — “Блаженная страна…” Что это?

Делая многозначительные паузы, дядюшка прочел:

Он глубокомысленно смотрел на меня снизу, не вставая с, корточек.

— “Блаженная страна”! Очень хорошо! Именно — совершенно секретно!

Внимание его привлекли строки, где говорится о волнах, которые выносят только смелого душой.

— Вот и приоткрылся учитель твой! — Дядюшка захохотал и пошатнулся. (Только сейчас я заметил, что он пьян.) — Вот как сразу стало хорошо!.. Упирался, лукавил… А сейчас и приоткрылся!.. Ну что стоишь? Брысь в постель! Досыпай!.. А тетрадочку под замок спрячем.

Он бережно закрыл мою тетрадь по географии.

Утром в училище я узнал от Андрея, что на рассвете у него побывал Фим Фимыч и также перетряхнул все учебники и тетради.

Найдены были те же подозрительные буквы “С.с.” и песня, но, кроме того, длинная выписка из сочинений какого-то опасного революционера, подрывающая уважение к правительству.

Собственно, выписок в Андреевой тетради было две. Первая из них разочаровала помощника классных наставников. Она была озаглавлена: “Мечта”.

“Моя мечта может обгонять естественный ход событий (слово “обгонять” было подчеркнуто). Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом… тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни…”

Спрошенный Фим Фимычем, кто автор рассуждения о мечте, Андрей ответил, что не знает.

Он действительно не знал автора. (Только много лет спустя мы узнали, что это цитата из сочинений Писарева, которую любил приводить в своих выступлениях Ленин.)

Фим Фимычу рассуждения о мечте не показались опасными.

— Ну, это не серьезный человек писал, — сказал он, пробегая глазами выписку. — Поэт какой-нибудь…

Зато вторая выписка с лихвой вознаградила его за все хлопоты. Там было сказано следующее:

“Недавно приходилось читать в “The Atheneum”, что в России варварство простонародья часто губит благие намерения правительства (по организации экспедиций)… Но никогда не произносилось ничего более неверного. Наоборот, простонародье почти всегда пролагало путь научным изысканиям. Вся Сибирь с ее берегами открыта таким образом. Правительство всегда только присваивало себе то, что народ открывал. Таким образом присоединены Камчатка и Курильские острова. Только позже они были осмотрены правительством. Предприимчивые люди из простонародья впервые открыли всю цепь островов Берингова моря и весь русский берег северо-западной Америки”.

Я привожу здесь эту выписку целиком, потому что именно она послужила причиной увольнения Петра Ариановича.

Со всеми предосторожностями, как пойманную ядовитую змею, выписку доставили инспектору, (директор был в отъезде). Тотчас же был вызван для объяснений Петр Арианович.

— “Простонародье пролагало путь…”, “Правительство присваивало…”, — с ужасом вчитывался инспектор в Андреевы каракули. — Боже мой, боже мой! И это география? Разве у Иванова это есть? Я помню Иванова… Полюбуйтесь! Пропаганда, чуть ли не прокламация!

Петр Арианович, нагнувшись, близоруко разглядывал лежавшую на столе раскрытую тетрадь.

— Позвольте… “Простонародье пролагало путь научным изысканиям”? Да, я это говорил. Не помню уж, на каком уроке, но говорил…

— Боже мой, на уроке!

— Чему вы ужасаетесь? Это отнюдь не прокламация, а ученая статья! Написал ее действительный член Императорской академии наук…

— Не верю!