Конечно, никакие романы Майн-Рида не могли сравниться с правдивым описанием их приключений. И главное — это были такие же русские, как мы, наши великие соотечественники!

Весь мир исходили они с широко открытыми, внимательными глазами. Нет, наверное, уголка на земном шаре, куда не донесли они гордый русский флаг.

Какое было бы счастье хоть немного походить на них!

Но возникали помехи на этом пути.

Как-то я пожаловался Петру Ариановичу на свою наружность.

— Наружность? — переспросил он, глядя на меня с удивлением. — А что тебе до твоей наружности? Ты же не девица…

— Да, — согласился я. — А вот дядюшка подбородок мой вышучивает. Круглый, говорит, как у девочки… И нос не тот.

— Как это не тот?

— Не орлиный… Путешественникам полагается орлиный. А подбородок должен быть выдвинутый вперед, квадратный…

Поняв, в чем дело, Петр Арианович долго смеялся.

Этот смех, как ни странно, не обидел меня, а успокоил. Я сам стал улыбаться, глядя на учителя географии.

— Нет, ты педант, брат, — сказал он, вытирая слезы, выступившие на глаза. — В первый раз такого педанта встречаю! Специальный подбородок ему подавай, нос там еще какой-то…

— Вот вы смеетесь, — сказал я, — а ведь в книгах говорится: у каждого на лице написана его судьба…

— Ну и что из того? А ты поборись со своей судьбой, наперекор подбородку и носу сделайся знаменитым путешественником! Больше чести будет, только и всего.

Такой выход из положения мне понравился.

Дружба наша с Андреем окрепла за эту весну.

Было между нами небольшое соперничество — каждому хотелось заслужить похвалу, а Петр Арианович был скуп на похвалы. Но соперничество шло нам на пользу. Приятно было помогать друг другу, ощущать себя сильнее, добрее товарища. Уроки мы обычно готовили вместе (Андрей приходил ко мне). И на переменках всегда были вместе — драчуны-второгодники знали: попробуй затронь одного, будешь иметь дело с обоими.

Дядюшку почему-то раздражали наши отношения.

Как-то вечером он долго наблюдал за нами и мы, сидя под пальмой и тесно сдвинув головы, решали какой-то заданный на завтра пример, — потом изрек, мудро кивая головой:

— Ничего, ничего! Вырастете — поумнеете… А то еще женщина между вами черной кошкой пройдет. Вот и дружбе вашей конец…

По-видимому, ему очень хотелось, чтобы случилось именно так.

Иначе разговаривал с нами Петр Арианович. Однажды ласково взял нас за руки и долго испытующе всматривался попеременно в обоих. Он будто сравнивал, взвешивал наши характеры, ум.

— Вы очень хорошо дополняете друг друга, — задумчиво сказал он. — Держитесь всегда вместе!

Нам, впрочем, казалось, что это понятно само собой. Как же держаться порознь, если мечта у нас общая?

К открытию островов в Восточно-Сибирском море мы с Андреем готовились всерьез.

То Андрею приходило в голову, что сон в кровати изнеживает, и он, устроив из одеяла нечто вроде спального мешка, перебирался на пол, за что получал очередную “лупцовку” от отца; то, узнав, как страдают путешественники в снегах от жажды — снег не утоляет, а разжигает ее еще больше, — я принимался упражнять волю и в течение трех дней отказывался не только от воды, но и от супа…

В пригородной роще был у нас любимый уголок — живописный и крутой яр, такой глубокий, что даже в начале лета на дне его залеживался снег. Хорошо было постоять над яром, выпрямившись и скрестив руки на груди, как подобало, по нашим представлениям, открывателям “новых землиц”. Потом ухнуть по-озорному, с присвистом, так, чтобы галки снялись с деревьев, и, согнув колени, ринуться вниз по лыжне навстречу ветру, мимо мелькающих елей и берез.

Но как ни нравились нам знаменитые братья Лаптевы и Дежнев, скромный весьегонский учитель географии в нашем представлении не уступал никому из них.

Конечно, он не странствовал в тундре на собаках, не ел медвежатину, не бил тюленей на их лежбище дубиной. Зато наш учитель совершил нечто еще более удивительное — открыл острова в океане, не вставая из-за письменного стола!

Торжество человеческой мысли и духа, которое лежит в основе всякого научного открытия, в том числе и географического, проявилось здесь с наибольшей силой.

Мы сказали Петру Ариановичу, что Ломоносов в свое время уже писал о нем стихи.

Он засмеялся:

— Это хорошо. Но ведь это сказано не обо мне. Это сказано об ученых вообще. Наука тем и сильна, что может заглянуть далеко вперед, может видеть и предвидеть… А что касается географии… — Он поднял глобус и заставил его завертеться. — Пифагор две с половиной тысячи лет назад впервые высказал мысль, что Земля — шар. Но ведь ему не пришлось забираться на Луну и смотреть на Землю со стороны. Он дошел до своих выводов умозрительным путем, сопоставляя, вычисляя…

Вот что пленяло нас в учителе: радость научного открытия! Даже больше того — радость научного труда!

Труд этот совершался у нас на глазах. Мы были свидетелями его, были посвящены во все его перипетии. Мы видели, как систематизируются факты, подбираются доводы, как постепенно разрастается научная база гипотезы. Острова точно всплывали из пучины на наших глазах.

А в апреле, когда деревья зазеленели, мы стали совершать дальние загородные прогулки.

Петр Арианович учил нас обращаться с компасом, а так же обходиться без него, ориентируясь по звездам, по солнцу и часам, по мху на стволах деревьев, находить друг друга в лесу по условным знакам. По дороге развертывал целую цепь замысловатых задач-приключений и сам был увлечен и доволен не меньше нас.

Помню одну из таких воскресных прогулок.

День выдался теплый, солнечный. Широкой поймой Мологи шагали мы все дальше и дальше от Весьегонска. Следом за нами плыли в воде облака. Распрямлялся полегший за зиму камыш. Хлопотливо журчащие струи обегали островки с одиноко торчащими ветлами. Кое-где темнели на островах избы.

С компасом в руке мы определяли части света. На восток от нас, за холмами, покрытыми березняком, располагался город Пошехонье, родной брат Весьегонска. На севере был Череповец, на западе — Вышний Волочек. Все болотистые, низменные места, страна озер, которую населяло когда-то диковинное племя вёсь.

Правый берег Мологи — высокий, крутой. Левый — низменный. Перейдя на него по плотам, сбившимся у излучины реки, мы сразу словно бы затерялись среди бесчисленных проток, островков и перешейков.

В волнении я и Андрей то и дело окликали Петра Ариановича (мы шли гуськом, он — впереди).

— Вот мыс Счастливых Предзнаменований, Петр Арианович!.. А там — бухта Радости! А вон какой красивый островок! Назовем его островом Удачи, хорошо?.. И будто на нем до нас не бывал никто. Пусть он считается необитаемым островом!