– Позвольте задать один вопрос, – произнес он, поправляя сползшие на кончик носа очки. – Если бы наше финансовое учреждение стало вашим кредитором, вы не стали бы публиковать материалы, вредящие нашим интересам?

Мэй уже открыла рот, чтобы ответить, но партнерша двинула ее ногой по лодыжке, и она промолчала.

– Встречный вопрос, если можно, прежде чем ответить на ваш, – заговорила Салли-Энн. – Банк, помогающий финансированию нашей газеты, непременно должен быть вне всяких подозрений, не правда ли?

– Само собой, – кивнул Кларк. – Раз уж у нас пошел откровенный разговор, признаюсь, что я восхищаюсь вашей смелостью с тех пор, как некая персона, которую я не вправе здесь назвать, стала рассказывать мне о вашем проекте – а она делает это каждый вечер. Как я погляжу, она ничуть не преувеличивает.

Он выдвинул ящик стола, достал бланк и подал посетительницам.

– Не сомневаюсь, что ваш запрос о ссуде будет составлен в кратчайший срок. Как только это произойдет, милости прошу ко мне. Я ознакомлю с вашим досье кредитную комиссию. Это простая формальность. Мы откроем вам кредитную линию на двадцать пять тысяч долларов сроком на два года. Условие таково: когда ваша газета добьется предполагаемого успеха, вы поместите заработанные деньги в наш банк.

Банкир проводил просительниц до двери своего кабинета и попрощался с обеими за руку. Салли-Энн на радостях наградила его поцелуем.

Они вышли из банка в радостном возбуждении.

– А ведь наша газета будет жить! – воскликнула Салли-Энн, еще не веря в успех.

– Да, в этот раз мы сорвали банк. Двадцать пять тысяч, представляешь? Целое состояние! Мы сможем нанять двух секретарей, девушку на телекс, секретаря в приемную, верстальщицу, фотографа, политического журналиста, журналиста по культуре, одного-двух репортеров…

– Ты считаешь, мы должны отдавать предпочтение сотрудницам-женщинам?

– Не должны, но ты только послушай, как это звучит: «Милый Фрэнк, принесите-ка досье, о котором я вам говорила!» – Она изобразила, как снимает телефонную трубку. – «Джон, будьте так добры, сделайте мне кофе». – Она скорчила гримасу. – «Мне нравятся эти брючки, Роберт, они отлично сидят на твоей попке…»

– Согласна, звучит слишком игриво.

Злые языки стали бы утверждать, что, не будь Кларк мужем Ронды, он ни за что не предоставил бы девушкам кредит, но оказались бы далеки от истины. Ответственный сотрудник Корпоративного банка Балтимора отлично знал, с кем имеет дело. Родители Салли-Энн ни за что не позволили бы себе стать должниками банка, акционерами которого являлись.

Те же самые злые языки поспешили бы упрекнуть Кларка в поспешном и неоправданном риске, а девушек – в том, что они слишком рано обрадовались.

Спустя несколько дней из банка позвонили Ханне Стэнфилд, матери Салли-Энн, и сообщили о запросе на финансирование, который вскоре рассмотрит кредитная комиссия.

Октябрь 2016 г., Восточные кантоны, Квебек

Меня зовут Джордж-Харрисон Коллинз. Тем, кого забавляет мое имя, я обычно отвечаю, что с меня хватило насмешек, которым я подвергался в школе за то, что знал, в чью честь меня назвали. Самое странное то, что у нас дома «Битлз» не слушали, мама была поклонницей «Роллинг стоунз». Она так и не объяснила, почему выбрала мне такое имя. Это не единственный ее секрет, который мне так и не удалось раскрыть.

Я родился в Магоге, и все тридцать пять лет моя жизнь протекает в Восточных кантонах Квебека. Пейзажи здесь великолепные, зимы долгие и суровые, но в конце тоннеля всегда брезжит свет: весной все возрождается, а потом наступает теплое лето, когда наполняются жизнью леса и серебрятся озера.

Как писал Халиль Джебран, память – это осенний листок, шепчущий на ветру, прежде чем сорваться и унестись. Мои лучшие воспоминания связаны с матерью, но ее собственные воспоминания медленно угасают, потому что в ее жизни уже наступила поздняя осень.

Когда мне исполнилось двадцать лет, она стала настойчиво советовать мне уехать. «Эта провинция для тебя маловата, поезжай, посмотри мир!» – уговаривала она меня, и ее уговоры были как приказ. Но я не послушался. Я не смог бы жить где-то еще – только здесь. Канадские леса – мой родной край, нигде нет столько кленов, а я работаю столяром-краснодеревщиком.

Когда у мамы еще с головой было все в порядке и она любила пошутить, она дразнила меня молодым старичком всякий раз, когда видела, как я забираюсь в свой пикап.

Большую часть времени я провожу у себя в мастерской. Работа по дереву сродни волшебству, которое творит умелец, любящий преобразовывать материю. Желание стать столяром появилось у меня после того, как я прочел сказку про Пиноккио. Образ Джеппетто навел меня на размышления. Если он сумел собственными руками смастерить себе сына, то почему бы мне не смастерить отца, которого я не знал? К подростковому возрасту я перестал верить в сказки, но вера в магию моего ремесла никуда не делась. Я мастерю предметы, входящие в жизнь людей: столы, за которыми ужинают семьи, создавая себе воспоминания, кровати, на которых родители любят друг друга и видят сны о своих будущих детях, книжные шкафы, где будут храниться их книги. Не могу себе представить никакого другого занятия.

Как-то октябрьским утром я долго трудился над столешницей комода, но у меня ничего не получалось. Древесина, из которой я нарезал детали, оказалась плохо просушенной, и они могли в любой момент потрескаться. Мне раз двадцать приходилось вновь браться за работу, но стамеска не шла как нужно. Мои мучения прервал почтальон, и я в кои-то веки обрадовался его приходу. Обычно он приносит счета и всякие официальные бумаги, портящие жизнь. Но в этот раз он протянул мне конверт, надписанный от руки. Я залюбовался почерком. Догадаться, кому он принадлежит – мужчине или женщине, – было невозможно. Я вскрыл конверт и сел читать письмо.