На следующий день не было ни одной бессарабской газеты, которая не упомянула бы имени Котовского. Назарова плотно оседлали журналисты, допытывавшиеся: как выглядит Котовский, как ведет себя, как держится; сестрам Григория Ивановича устроили пространные допросы, но те ничего сказать не могли – брат к ним не завернул даже поздороваться.

А Котовский не заглянул к ним потому, что прекрасно понимал: полиция атакует их, прицепится мертво, начнет допытываться, где брат? Уж лучше сестрам ничего не знать.

Следом Котовский совершил еще несколько налетов – очень громких, замечу, – а потом исчез. Ну словно бы покинул Бессарабию.

Но он не покинул Бессарабию, нет – он выправил себе документы на имя мещанина Гудковского и устроился работать на кирпичный завод.

Обстановка была тяжелая. Россия втянулась в войну с Германией и в первые же недели боевых действий потерпела несколько неудач. В прифронтовых губерниях власть полностью перешла к военным, гражданские начальники теперь были подчинены им. В Бессарабии было введено прифронтовое чрезвычайное положение, что означало: за малейшую провинность людей будут ставить к стенке, либо того хуже – отправлять в петлю.

Кирпичный завод, на котором трудился «Гудковский», очень скоро закрылся, пришлось искать новую работу. А это было непросто.

Наконец Котовскому удалось устроиться на молотилку – вначале поденщиком, а потом, поскольку он был хорошим механиком, – помощником машиниста…

Введение военного положения не испугало его, параллельно Григорий Иванович продолжал трясти богатых людей, часть «экспроприированных» денег он отдавал простым бессарабцам, которым не то, чтобы мяса, даже хлеба не на что было купить. Досужие люди, следившие за карьерой Котовского, подсчитали, что в четырнадцатом году он совершил примерно десять ограблений – в Кишиневе, Тирасполе, Балте и Бендерах, в следующем году он увеличил активность.

Газеты, особенно одесские (кишиневские сообщали об этом меньше), очень охотно писали о Котовском, буквально смаковали каждый его шаг, придумывали захватывающие детали (впрочем, может быть, не совсем придумывали, может, так оно и было), поэтому сегодня можно нарисовать очень красочную картину его налетов на толстосумов.

Богатых людей, нажившихся на поставках в армию некачественных товаров, Котовский откровенно презирал и при каждом удобном случае общипывал, как кур, приготовленных к отправке в суп, только на кончике гузки оставлял одно перышко, в лучшем случае два, причем часто действовал демонстративно, с актерской лихостью. Он мог обратиться в бородатого горластого сибирского купца, мог предстать смиренным священником, мог выступить в роли сиятельного князя, приехавшего в южные владения на охоту, или выдать себя за владельца фабрики, выпускающей настоящий английский бостон, – Григорий Иванович был горазд на выдумки.

Как-то в Кишиневе он послал письмо солидному владельцу ткацкой фабрики, мануфактуристу, – в письме потребовал, чтобы тот собрал у себя в конторе, в кассе, побольше наличности, перевез на квартиру и приготовил к приходу Котовского крупную сумму.

Мануфактурист занервничал, помчался в полицию с заявлением, в полиции же его приняли прохладно – слишком много слухов о Котовском ходило по городу, и большинство из них были пустыми, но потом снизошли до богатого жалобщика и пообещали устроить на квартире, где предстояла встреча, засаду.

Котовский узнал об этом – имелись у него в полиции свои глаза и уши, – и решил наказать мануфактуриста. Часть своих людей он переодел в полицейскую форму, – получились вылитые городовые. Усы, правда, не лоснились от важности и глаза были не такие оловянные, как у настоящих полицейских, но все остальное было на уровне.

Когда этот «наряд» во главе с самим Григорием Ивановичем появился на квартире фабриканта, тот обрадовался, завсплескивал руками и объявил на весь дом:

– Это мои самые дорогие, самые желанные гости! Садитесь, пожалуйста, за стол – будем вечерять.

«Городовые» вопросительно поглядели на предводителя – как быть?

Тот распорядился:

– Садимся за стол!

А хозяин тем временем носился вокруг и ворковал возбужденно:

– Теперь мы покажем этому козлу, Котовскому этому, где раки зимуют.

«Это я-то козел?» – с усмешкой подумал Котовский и покачал головой: очень уж самонадеянный был господин мануфактурист. Толстенький, с короткими ногами, похожими на бутылки из-под португальского рома, с пузом, туго обтянутым бархатным жилетом, на котором, как на музейной подушке покоится массивная золотая цепь. Такая цепь стоит немалых денег. Часы, прикрепленные к ней, сидевшие в специальном кармашке, тоже, естественно, были золотыми и также немало стоили. Котовский вновь со вздохом покачал головой.

Когда бокалы были наполнены хорошим темным, – почти черным, – вином, Григорий Иванович поднялся с места, учтиво поклонился хозяину:

– Разрешите сказать слово…

– Прошу, прошу, – поспешно и одновременно обрадованно произнес тот. – Представителю жандармского управления – первое слово…

– Вот вы обозвали Котовского козлом, – медленно, словно бы прислушиваясь к самому себе, произнес «представитель жандармского управления»…

– Так точно, – подтвердил мануфактурист. – А кто же он еще?

– Котовский борется за то, чтобы ни в России, ни в Бессарабии не было бедных людей, чтобы все были одинаково богатыми. Поэтому я предлагаю выпить за Григория Ивановича Котовского и его друзей. Пьем до дна!

Лицо хозяина сделалось белым, как бумага.

– Пейте, пейте, – подтолкнул его под локоть Григорий Иванович, – и поверьте, Котовский – совсем не козел…

Хозяину ничего не оставалось делать, как осушить свой бокал.

– Ну-с, сударь, вы подготовили то, о чем я вас просил? – прежним учтивым тоном поинтересовался Котовский.

– П-п-п… по… подготовил, – у мануфактуриста затряслись руки.

– Вот это хорошо, – похвалил его Котовский, – очень хорошо.

Уехал он от фабриканта с завидной добычей. Богатая цепь уже не светилась так беспардонно на бархатном жилете хозяина – светилась в другом месте, золотого «лонжина» в тесном часовом кармашке тоже не было – имущество это перекочевало к «представителю жандармского управления».

На прощание Котовский поднял указательный палец и, обращаясь к мануфактуристу, заметил назидательно:

– Пореже обращайтесь в полицию – богатство ваше целее будет. Понятно?

Мануфактурист взвыл было, но вовремя понял, что выть нельзя, и закусил зубами рукав пиджака.

Котовский по себе самому хорошо ведал, что такое воля для заключенных, поэтому случалось, когда он освобождал арестантов, и делал это преднамеренно.

После налета на казначейство в Бендерах, наделавшего особенно много шума, – не было человека ни в Бессарабии, ни в приморских поселениях, который бы об этом не говорил, Котовский решил «лечь на дно», подождать, когда утихнет шторм и молва скатится на другие рельсы, изберет другую тему, но тут до него дошла информация, что на запасных путях бендерской станции стоит одинокий вагон.

Вагон тот битком набит заключенными. Утром, когда придет поезд Унгены – Одесса, его должны будут прицепить к этому поезду. Котовский задумался: а почему бы, собственно, не освободить арестантов?

На пространные размышления времени не было, на расчеты-пересчеты – тоже, и Григорий Иванович начал действовать. Как всегда, действовал он стремительно, напористо, с выдумкой.

Когда до прихода одесского поезда оставалось всего ничего – один час времени, у арестантского вагона появился степенный, в потертой форме железнодорожник. Он вызвал начальника караула, тот