Родине людей, он обеспечивал их соответствующими документами, которые получал от В. Кудряшова, выдавал им полицейскую форму и, вооружив, направлял через конспиративные квартиры и связных в боевую группу К. Дивонина.

Даже после того, как подпольный горком потерпел провал и связь с ним была утрачена, Сорока продолжал свою деятельность. Кроме освобожденных из лагеря многих военнопленных он часто переправлял партизанам оружие, взрывчатку. В январе 1943 года во время отправки очередной группы военнопленных отважного патриота схватили гестаповцы...

Это только часть их, партийных и комсомольских подпольных организаций и групп, составляющих цифру сто восемнадцать.

7

Нефтебаза, о которой говорила Валя, занимала целый квартал почти в центре города — она тянулась от Воздухофлотского шоссе до Борщаговской улицы. Гитлеровские войска организовали здесь военные склады горючего и масел, территорию базы начинили ярусами бочек разных размеров, использовали огромные чаны-бензохранилища, оставшиеся еще со времени Нобелевской концессии, и заново созданные емкости на бетонной основе за годы советской власти. Вплотную к этим чанам-гигантам подступали вагоны-цистерны, подогнанные сюда по железнодорожной линии. Все это скопище требовалось превратить в пепел.

— Ничего себе орешек! — будто восхищаясь масштабами объекта, проговорил Поддубный. — С кондачка не возьмешь.

Друзья не знали, с чего начинать подготовку к диверсии. Не представляли себе, как удастся перехитрить военизированную охрану и незаметно пробраться на территорию нефтебазы. Ведь достаточно одного неосторожного шага, и их могут схватить и расстрелять на месте. И вообще хватит ли у них выдержки и смелости для такого дела? Так думал каждый из них, хотя вслух и не высказывал своего сомнения. Одно только было ясно всем: нефтебазу надо сжечь. Сжечь во что бы то ни стало, пусть даже ценою своей жизни.

— Осмотреть бы ее еще с тыла, — высказал свою мысль Поддубный. — Может быть, там обнаружится хоть какая-нибудь щель.

У друзей загорелись глаза. Вспомнили, что со стороны железной дороги, где протекает небольшая речушка Лыбедь, нефтебаза огорожена не бетонной стеной, как со стороны Брест-Литовского шоссе, откуда она казалась неприступной крепостью, а простым дощатым забором.

— Пошли, — скомандовал нетерпеливый Поддубный, взявший на себя роль вожака. — Здесь ее, проклятую, и зубами не разгрызешь.

Пошли за ним, растянувшись цепочкой. Вот и Лыбедь. Левее от нее, на возвышенности, — плато железнодорожной станции, правее — глухой, заросший бурьяном пустырь. Под дощатым забором в одном месте пролегала канава, по которой можно было проникнуть на территорию нефтебазы, и там метрах в сорока от забора, под могучей раскидистой вербой высилось старое складское помещение, забитое досками, с двухскатной крышей. Мгновенно возник план: использовать это сооружение как наблюдательную вышку.

Очутившись на территории нефтебазы, поползли по бурьяну к намеченному строению. Вот и стена. Становясь друг другу на плечи, взобрались на чердак, третьего втащили туда же за руки. Здесь было столько старого хлама, что хлопцы сквозь поднятую ими пыль с трудом добрались до противоположного конца склада. Глянули в опутанное паутиной квадратное окошечко — и даже дух перехватило от радости: вся нефтебаза была видна отсюда как на ладони. Вон и часовой с автоматом, уже пожилой человек, видит на скамье у караульного помещения, греется на осеннем солнышке. Кажется, что он дремлет.

— Я придумал! — торжествующе объявил Поддубный. — Сделаем так: к цистерне подвесим связку гранат, от них протянем за забор шнур и, спрятавшись в овраге у Лыбеди, дернем за него. Это удобно еще и потому, что отход нам обеспечен безопасный по руслу речки.

— Сеня, ты молодчина! — похвалил Павловский, слегка ударив его по плечу.

Все вздохнули с облегчением. Если до сих пор они тайно думали, что диверсия может стоить им жизни, то сейчас риск казался значительно меньшим, а перспектива более обнадеживающей.

— Эх, были бы у нас гранаты и шнур! — с сожалением сказал Поддубный. — Посмотрите, часовой и глаза прикрыл, нежится, как кот на солнышке.

Все снова посмотрели на часового.

— Может, сбегать домой да принести гранаты? — прошептал Третьяк. — Правда, у меня нет шнура, а момент, прямо сказать, более чем подходящий.

— Шнур у меня есть — длинный, из парашютных строп, — не терпелось начать операцию и Поддубному.

Помолчали, продолжая осматривать местность.

— Не надо горячиться, — проговорил тихо Павловский. — Этот часовой будет дежурить и завтра. — Переведя взгляд на друзей, он добавил: — А что, если все сделать ночью?

Поддубный, видимо обдумавший весь план в деталях, возразил:

— Ночью опаснее. С часовыми могут быть овчарки.

Такое же мнение высказал и Третьяк.

— Ну что ж, — спросил Поддубный, — будем считать разведку оконченной? Все приметили и все предусмотрели, так?

Тем же путем, по зарослям, вернулись к Лыбеди. Условились, что поодиночке придут сюда завтра к десяти утра.

Надо было хорошенько выспаться, восстановить моральные и физические силы перед столь ответственной операцией, однако сон не шел. Мысли плыли и плыли нескончаемым потоком. Третьяк испытал уже боевое крещение на фронте, он знает, что такое свист вражеской пули, шлепанье мины, разрыв снаряда, но нынче его ожидало что-то совсем другое. На фронте были сотни, тысячи, десятки тысяч бойцов, объединенных в полки и дивизии, а здесь маленькая горстка идет на бой с большой вражеской массой, и, если возникнет критическая ситуация, рассчитывать на чью-либо помощь неоткуда. Было ли чувство страха перед завтрашней акцией? Да, было. Это гадкое чувство. Казалось, существо твое распадается на части и каждая часть скулит, кричит о помощи, а объединить их в одно целое невозможно. Отвратительное чувство. Но Третьяк преодолел его. Помогло четкое осознание происходящего. Подумал, за что он борется, рискуя своей жизнью. Смерти бывают разные: бессмысленные, в результате небрежности, несчастного случая; естественные в глубокой старости; фатальные — от неизлечимых болезней. Бывают еще позорные. Лучшая смерть — героическая, в борьбе с врагом. А он борется за то, без чего все равно не смог бы жить: за право быть человеком, гражданином Советской страны, за то, чтобы вернуть себе и другим счастливую жизнь. В конце концов, борьба влечет за собою и жертвы, героически погибшие завоевывают себе бессмертие, славу, всенародную любовь.

В условленном месте парни встретились без опоздания. Посетовали на то, что утро выдалось пасмурным; всем хотелось такого же, как вчера, ясного неба и теплого солнышка. Оно вчера было их союзником: