взрывов гранат. Странно... «Не пойти ли мне самому в разведку?» — подумал он в отчаянии и уже намеревался об этом сказать Павловскому, как за оградой нефтебазы послышались торопливые шаги. Кто-то бежал.

Хлопцы не сговариваясь выхватили пистолеты.

А произошло вот что.

На полпути к цистернам Поддубный в который уже раз посмотрел на караульное помещение и... встретился взглядом с часовым. С такого расстояния трудно было рассмотреть глаза немца, угадать, что в них отражено — настороженность, удивление, любопытство, — но они неподвижно смотрели в одну точку, прямо на него. Поддубный застыл на месте, вытянутая вперед правая рука со связкой гранат так и осталась вытянутой. Подумал, чем же он мог привлечь внимание часового? Одеждой, продвижением? Нет. Рыжий, выцветший костюм, надетый специально для этой операции, как маскхалат, хорошо сливался с местностью. Шорохом? Тоже нет. Может, слишком пристальным взглядом, которым только что ввинчивался в немецкого солдата?

Подумав об этом, медленно опустил голову, зарылся лицом в пожухлую траву. Запахло полынью и мазутом, подбородком уперся во что-то острое, как гвоздь, но позы не менял, чтоб не всколыхнуть ни одной былинки, могущей демаскировать его. Вынудил себя к спокойствию; может, это состояние передастся и часовому. Лежал, прислушиваясь, не послышатся ли приближающиеся шаги. Время шло, а шагов не было слышно. Попробовал еще раз взглянуть вперед, был почти уверен, что немец за это время сменил позу. На скамье маячила знакомая серая фигура. Всмотрелся в нее пристальнее.

Их взгляды снова встретились. Теперь два противника упрямо глядели один на другого, будто вели молчаливое соревнование на выдержку. Сложилась исключительная ситуация. Если караульный действительно заметил что-то подозрительное, то почему он не реагирует на это? А может, он ничего не приметил, просто задумался, уставясь одну точку? Выходит, что надо запастись терпением и ждать. К тому же Арсен уже принял решение: если его обнаружат, то он не станет ползти дальше, а, вскочив, швырнет гранаты отсюда. Взрывом трех противотанковых гранат подорвет хотя бы одну цистерну, пожар перекинется на другие, и в суматохе, в дыму он сумеет скрыться.

На этот раз не от страха, а ради предосторожности опустил голову в траву. Лежал, упершись лбом в кулак левой руки. Перед самыми глазами копошился муравей, таща дохлого червячка. Когда червячок застрял в густом кустике травы, муравей некоторое время буксовал лапками в песке, потом отступил, обошел кустик стороной. «Заготавливает корм на зиму», — подумал Поддубный. И суетливые муравьи, и земля, и сухая трава — все оказалось Арсену таким безмерно родным, своим, эта же земля не где-то под Гамбургом или Берлином, а в нашем Киеве. Неужто она не расступится, не спрячет в своем лоне парня с Шулявки, если вдруг над ним нависнет смертельная опасность? Родная земля спасет. Она придаст ему сил. С нею он станет непобедимым, как мифический Антей.

Но что же происходит там, у караульного помещения? Невесть чем успокоенный, Поддубный снова осторожно поднял голову. Первое, что он увидел, это пустое место на скамье, где только что сидел у караулки немец. Потом... Потом его словно пронзил электрический ток. Обойдя деревянные ящики, аккуратно сложенные перед караулкой, часовой шел сюда. Значит, он что-то заметил. Шел, правда, не торопясь, ничем не обнаруживая своих агрессивных намерений. «Подожду, пока приблизится к цистернам, уничтожу и его. А пока немцы опомнятся, можно далеко уйти». Не сводя глаз с часового, который все приближался, Поддубный уперся коленями в землю, Подтянул руки к груди, чтобы в нужный момент разжать их, как пружины, и вскочить на ноги. Очевидно, в такой позе застывает тигр перед прыжком на свою жертву. К границе, за которой раздастся земля, разверзнется у его ног пропастью, часовому осталось пройти шагов тридцать. Дряблое лицо его строго, но спокойно, автомат не наготове. И в самом облике солдата ничего угрожающего нет.

Поддубный вдруг подумал: «А что, если здесь будет и мой конец?..» В груди стало пусто и холодно, как тогда, когда впервые прыгал с парашютом. Пальцы сжались, по телу разлилась томительная слабость. Но состояние депрессии продолжалось недолго. Вспомнились слова Вали Прилуцкой. «Если мне и придется умирать за наше дело, — однажды сказала она, — я мысленно взвешу на весах свое маленькое «я» и судьбу всего нашего народа. Что перевесит? Разумеется, второе. И тогда, знаю, умирать будет легче. Поступайте и вы так». Что бы ни случилось, но трусом он никогда не станет. Ни родителям, ни друзьям не придется краснеть за Арсена Поддубного. Да и врагам он не позволит тешиться над собой. Черта с два! Достойно умереть так же важно для человека, как и достойно жить.

Часовому осталось пройти еще шагов двадцать...

Нет, умереть не штука, надо во что бы то ни стало выжить, чтобы продолжать борьбу. Выполнить первую боевую операцию и погибнуть? Это же безрассудно. Пока они с часовым один на один — силы равны. Да еще же есть и гранаты. Только бы самого не зацепило во время взрыва. Хочется верить, что не зацепит. Он сразу же бросится на землю, и земля прикроет его.

Часовой был уже шагах в десяти...

Поддубный крепче стиснул круглую ручку гранаты. Боялся, что нервы не выдержат и он сорвется преждевременно. Да, кольцо! Не забыть выдернуть кольцо! Приготовился...

— Иоган! — вдруг прокричал звонкий голос от караулки.

Часовой обернулся. Гитлеровец, который вышел на ступеньки караульного помещения, позвал его взмахом руки. Позвал и скрылся в помещении.

Поддубный по-пластунски двинулся вперед. Часовой был уже далеко, он не оглядывался. Вскоре над головой у Арсена зачернело тяжелое брюхо цистерны. В последний раз бросил взгляд на караулку. Там никого не было. Цепкими пальцами прикрепил гранаты к железной раме и, убедившись, что все сделал правильно, двинулся в обратный путь. Чувство смертельной опасности прошло, его сменила радость. Посмотрел на караульное помещение — все еще никого. Убедившись, что за ним не следят, во весь дух пустился бежать...

Третьяку и Павловскому казалось, что прошли часы, а не сорок минут, пока наконец появился Поддубный. Колени и локти его были в земле, утиный нос в какой-то желтой пыльце, на лбу размазаны грязные потные потеки. Возбужденно, но негромко он сказал:

— Порядок! — и выхватил из рук Третьяка шнур.

В этот момент со стороны нефтебазы донесся нарастающий гул моторов, выкрики, лязг железа. Поддубный не вытерпел и приподнялся, хотел посмотреть, что там происходит. Оказалось —