— Мой брат служит на железной дороге и часто бывает в разъездах. У его жены слабое здоровье, и я знаю, что они с радостью приютили бы меня в своем доме. Когда мир меняется, Нина Андреевна, мы, женщины, должны меняться вместе с ним — так нас испытывает Бог. — Она взяла Нину за руку. — Пойдем, соберем яйца в последний раз. Кухарка уже ждет их.

На рассвете Нина оделась и на цыпочках спустилась к Лейлиной комнате. Вчера вечером она собрала кожаный саквояж, отобрав, по совету Дарьи, кое-что из маминых вещиц и фотографий — на память для себя и Кати. Под дверью Лейлы Нина оставила сверток с запиской и розовым флаконом духов, которые мама подарила ей на одиннадцать лет. Потом она прошла в малую столовую и заперла дверь изнутри.

Руки у нее тряслись, когда она доставала альбом для стихов, спрятанный за фарфоровыми херувимчиками. Страшно было подумать, что произошло бы, если бы папа застал ее здесь в эту минуту. Ей вообще не следовало возвращаться в имение, Ричард отговаривал ее… Но ведь папы тут нет, успокаивала себя Нина. Она же точно знает, что его нет дома.

Она опустилась на колени перед сейфом и впервые в жизни попробовала покрутить наборный диск. Он туго поворачивался под ее пальцами, пока она набирала цифры, аккуратно записанные мамой в альбоме. «Не говори папе, что я их тут записала, — сказала тогда мама, шутливо приложив пальчик к Нининым губам. — Но мне никогда не запомнить этот код». На самом-то деле это у отца была дырявая память, поэтому мама хотела, чтобы Нина знала, как открыть сейф.

Раздался тихий щелчок, и тяжелая дверца отворилась. Сейф оказался набит документами и всякими бумажками. Нина нетерпеливо заглянула вглубь, и у нее засосало под ложечкой. Неужели она опоздала? Неужели за этим отец и поехал в Петербург — продать драгоценности? Нина гневно смахнула ресницами слезы — он не имел права, мама оставила драгоценности ей… Но вдруг она заметила что-то — угол коробочки. О чудо! Они лежали-таки здесь — все три обшитые атласом футляра, перевязанные розовой ленточкой.

— Спасибо, мама… — Нина прислонилась лбом к краю сейфа. — Спасибо.

Нина вытащила верхний футляр и, сдернув ленточку, открыла его. В тусклом свете матово засиял жемчуг, тот самый, который мама надевала в Мариинский театр. Нина быстро проверила два других футляра. Все было на месте — бриллиантовые серьги и ожерелье, изумрудные ожерелье и брошь.

Она поднялась на ноги, дрожа всем телом — уже не от страха, от облегчения. Как бы Ричард ни убеждал ее, что ему нет дела до приданого, а Дарья была права, Нина не желала быть нищенкой. К тому же для нее была бы невыносима мысль, что отцу все-таки удалось лишить ее всего. Она сунула все три футляра в саквояж и положила свое короткое письмо к отцу на письменный стол.

Дарья ждала снаружи, у двери в кухню. Вдвоем они молча спустились по ступеням и зашагали через лужайку к дороге. Когда их ботинки зашуршали по гравию, где-то неподалеку собака подняла бестолковый лай. Когда-то Нина ни за что не поверила бы, что сможет оставить родной дом и даже ни разу не оглянуться назад. Но она так и не оглянулась. «Не оглядывайся назад, — советовала Дарья накануне. — Смотри в будущее, а не в прошлое». Пути назад не было, ее будущим был Ричард.

Когда они добрались до развилки, Дарья громко вздохнула от облегчения при виде брички Елены. Нина же ни минуты не сомневалась, что Ричард будет ждать ее там, как не сомневалась и в том, что они сдержат обещания, данные друг другу в тетином саду. Ей, в отличие от мамы, никогда не придется лгать своему мужу. К обеду они будут женаты, а вечером поезд увезет их прочь из России.

Ричард выпрыгнул, со счастливым смехом сгреб Нину в охапку, поднял в воздух.

— Я весь извелся — боялся, что твой отец вернется раньше срока.

Дарья передала саквояж горничной Елены и поверглась лицом к Ричарду.

— Это Дарья Федоровна, — представила ее Нина.

Он протянул руку:

— Познакомиться с вами — честь для меня.

Дарья покосилась на Нину и взяла его руку.

— Он говорит, что для него честь познакомиться с тобой, — перевела Нина.

— Честь?.. — фыркнула экономка, однако вид у нее был польщенный.

— Ну и как он тебе? — поинтересовалась Нина, при этом к горлу у нее вдруг подступил комок.

Экономка окинула Ричарда оценивающим взглядом.

— Жалко, что он не русский, но могло быть и хуже, — заявила она, а потом притянула Нину к себе, крепко сжала в объятиях, поцеловала в лоб. — Ну, езжай, Ниночка. Больше нам уже не свидеться на этом свете, но куда бы ни занесла тебя судьба, помни, что я каждый день буду молить святую Параскеву за тебя, за Катю и за твою дорогую маму…

Брайтон, 1913

Спустя месяц после своего бракосочетания Нина и Ричард приехали в Брайтон и сняли номер в отеле «Роял Альбион».

— Что ты сказала? — спрашивал Ричард, подняв Нину высоко в воздух.

Он подкинул ее, и комната скакнула — ощущение довольно приятное.

— Шум моря. Он напоминает мужчину. Мужское дыхание.

Этой ночью Нина долго лежала без сна, слушая море.

— Я ни за что тебя не спущу, пока не скажешь, почему согласилась выйти за меня.

— Потому что я хотела уехать из России. — Нина сказала правду.

— Ладно. А еще почему?

— Потому что ты танцевал лучше, чем другие англичане.

— Ах вот оно что!

Сегодня вечером они танцевали вдвоем на пирсе, шаркая по песку и гравию. За ними увязалась стайка мальчишек, хлопающих в ладоши и распевающих «Ты лишил меня покоя» и «Дай руку, озорник». В конце пирса Ричард кинул им горсть мелочи, и под разноцветными огнями медяки блеснули золотом.

Нина думала, что Брайтон похож на Ниццу, но английский курорт ничем не напоминал своего французского конкурента. В Ницце светская жизнь Кати и ее круга состояла из званых обедом и ужинов вперемежку с визитами в поселок художников в Антибе, а чаще всего — в казино в Монте-Карло. В Брайтоне же было полно публичных увеселений, и, несмотря на то что сезон официально закончился, на приморском бульваре все еще устраивались ослиные скачки, и чуть ли не на каждом углу можно было увидеть итальянца-шарманщика с наряженной в зеленую куртку обезьянкой. На обоих пирсах исполняли свои номера «пьеро» в белых клоунских балахонах, с выбеленными лицами, а на нижнем променаде играли на банджо загримированные под негров уличные певцы в полосатых куртках — «менестрели».

На том и другом пирсе было по театру; театры были повсюду в городе, и их регулярно посещали люди любого звания и положения. «Здесь будто каждый день праздник, — писала Нина сестре в открытке с изображением Королевского павильона — дворца Георга Четвертого. — Мама бы возненавидела Брайтон, но, веришь ли, сдается мне, что я его полюблю». Она не стала больше распространяться на эту тему, так как знала, что Кате опостылела Ницца, вернее — опостылела жизнь с мужем в Ницце. На пути в Англию они с Ричардом остановились на неделю у Кати, и Нина была потрясена, увидев, как изменилась сестра. Иван ничуть не изменился и по-прежнему держался стиля молодого галантного офицера, а вот Катя, с крашенными хной и завитыми по французской моде волосами, выглядела намного старше своего двадцати одного года.