своём темпе, лишь изредка вскидывая голову, чтобы подивиться на улыбающегося чему-то в собственном воображении Йомена и, качая головой, вернуться к молотку.

Дувшаяся весь первый день Анна к полудню второго оттаяла. Её ненасытная натура жаждала общения, и за обедом она принялась оживлённо пересказывать Йомену последнюю сплетню о том, как Маришке на ярмарке какой-то заезжий цыган подарил серьги из монет, да не простые, а заговорённые. Теперь, коли той вздумается, она может приворожить любого парня и взять над ним безраздельную власть. Вполне справедливое замечание Йомена о том, что единственное, над чем Маришка сможет взять безраздельную власть, так это свинарник Старого Эда, раззадорило её настолько, что, раздосадованная его неверием в чародейские серьги, она принялась спорить с ним. Слова сыпались с её губ, как отшелушиваемые белкой скорлупки с кедровых шишек. В итоге Йомен был вынужден сдаться, но ничуть не расстроился. По крайней мере, она говорила с ним. О большем мечтать ему пока не приходилось.

Сразу после свадьбы напустив на себя неприступный вид, к ночи Анна задувала все свечи, кроме одной, и, скрывшись за перегородкой, появлялась уже в спальной сорочке и с заплетёнными на сон косами, решительно шествуя мимо обескураженного Йомена к дальней половине кровати, всем видом давая понять, чтоб он и помышлять не смел о чём-то супружеском. Опасаясь навлечь на себя столь нежелательную сейчас порцию её гнева, он и не позволял себе ничего лишнего, рассматривая её украдкой в течение дня, пока она хлопотала у стола или, склонившись, разжигала огонь в печи.

В остальном же со стороны они казались обычной деревенской семьёй, каждый вечер зажигавшей начинавшие темнеть окна избы уютным домашним счастьем.

Так продолжалось бы и дальше, если бы не острый язык уязвлённой Маришки, затаившей кровную обиду на стайку сельских девиц, разнёсших по селу развесёлую байку о её ранней зорьке с удалым цыганом. Столкнувшись нос к носу с Анной на крыльце трактира, она вспыхнула кумачом, когда та принялась вполголоса шушукаться с подружками, исподтишка бросая на горевшую со стыда Маришку насмешливые взгляды. Решив, что этого недостаточно, Анна выступила вперёд и участливо осведомилась:

— А что, Маришка, много ль женихов уже приворожила? Али серьги-то оказались не волшебные?

Рассвирепев, та бросилась к обидчице и, отбросив природную кротость, завопила:

— А ты, ты сама-то приворожила кого? Али по отцовской указке спихнули замуж, да так и маешься, нос воротишь, да мужу в кровать к себе ходу не даёшь?

Обескураженная Анна захлопнула рот и, окатив Маришку уничижительным взглядом, молча прошествовала мимо.

Тем же вечером, словно стремясь доказать всем, что у них всё по-настоящему, она скинула с себя платье прямо у постели в свете свечей, не прячась за ширму, и, накинув полупрозрачную сорочку, обернулась к Йомену, с вызовом глядя ему в глаза:

— Ну, спать идёшь?

Не решаясь проверить, верно ли он истолковал сей призыв, он стянул с себя рубаху и, подойдя к ней вплотную, поколебавшись, несмело обвил рукой тонкую талию, робко привлекая её к себе. Однако он зря осторожничал. Ласково привечая его, она не оттолкнула прочь его руки, а поддалась настойчивым поцелуям, всё более уверенным градом покрывавшим её лицо.

После этого она уже не сторонилась и, не таясь, дозволяла ему прилюдно обнимать себя, мимолётно касаясь губами его щеки. Видя, что дело идёт на лад, Старый Эд воспрянул духом и, вызвав как-то Йомена на мужской разговор, пока женский пол, с ахами и вздохами тыкая пальцами в изящное кружево, восторгался новым платьем Анны, между делом даже обмолвился о внуках.

Впрочем, об этом судить было ещё рано. После той ночи Анна больше не подпускала его к себе. Но, наслаждаясь зыбким счастьем, Йомен всё равно упивался долгожданной возможностью каждый день быть рядом с ней. Просыпаясь посреди ночи и щурясь на заглядывающий в окна любопытный Полуночный Месяц, он слушал её мерное дыхание, уповая лишь на то, чтобы так продолжалось вечно.

Глава 11. Цыган

Блаженную тишину прервал стук калитки и ворчание во дворе. Всю последнюю неделю проходивший чернее тучи Петро изводил себя лютой ревностью. Вот и сейчас, прогрохотав башмаками по крыльцу, он брякнул кулаком по столу, объявляя, что, не медля ни минуты, отправляется на поиски коварного цыгана, столь полюбившегося Маришке, чтобы хорошенько растолковать тому, что ему следует подальше держать свои цыганские грабли от коварной искусительницы. Не горевший особой охотой влазить в чужие амурные дела Йомен поначалу наотрез отказался сопровождать друга. Лишь безрассудная ярость в глазах взвинченного до предела Петро заставила его передумать. Кто знает, каких дров мог наломать его приятель в состоянии испепеляющей невменяемости, тут и до смертоубийства недалеко.

В конце концов Йомен отправился с Петро, и, спустившись по лесной тропе к речному берегу, где деревенские сплетники последний раз видели цыгана, они разделились, чтобы прочесать Дубраву. Битый час безрезультатно проплутав по безлюдным дебрям, Йомен забрёл в тёмный угол чащобы. Свет Вечернего Месяца уже не пробивался сюда, и заросший густым кустарником подлесок недружелюбно царапал кожу незваного пришельца, тонкими когтистыми прутьями раздирая прохудившееся полотно рубахи. Распоров себе ногу впившейся кривой корягой, Йомен обозлился и уже вознамерился выбираться обратно, как вдруг его взгляд зацепился за чернеющий провал в сплетении ветвей.

Босую стопу обожгло огнём, и, не сдержавшись, Йомен изрыгнул себе под нос проклятие. Поросли молодой крапивы тысячами безжалостных колючек вонзались ему в кожу. Скрючившись, он приник к земле, неистово моля, чтобы чахлые стебли скрыли его от посторонних глаз, и крадучись пополз к дому.

Низкая хижина едва проглядывала среди протянувшихся со всех сторон изогнутых ветвистых обрубков, покрытых полчищами узловатых наростов. В полумраке они чернели мшистыми отростками, словно ощетинившиеся злобные чудища. Торчащие острые сучья так и норовили выколоть глаза, не пойми откуда взявшиеся громадные жирные мухи немедленно облепили лицо Йомена, непрестанно ползая и проталкивая свои жирные телеса ему в ноздри, не давая вдохнуть, а пальцы то и дело натыкались на противную слизь, полупрозрачной гнойной коркой намертво прилипавшую к ладони. Добравшись до покрытой седой паутинной вязью полусгнившей двери, Йомен заметил, что вместо ручки посередине зияет какая-то дыра, и, наполовину оглушённый бесконечным жужжанием мух, ворочавшихся прямо в его ушных раковинах, ткнул туда обмазанным зеленоватой смердящей жижей пальцем, но тут же отдёрнул его, содрогаясь от едкого жжения. Крохотная кровавая точка, примостившаяся на самой подушечке указательного пальца, разбухала на глазах. Острая боль не отпускала, и, наклонившись пониже, Йомен с ужасом различил шесть тонких щетинистых ножек, словно миниатюрные трубочки, торчащих из-под надутого кожаного боба, жадно