Ее родители только что провели обряд благословения нового автомобиля, а ее брат на другой же день разбил машину в хлам. Ему, конечно, несказанно повезло, что он вообще жив остался, отделался легкими царапинами, но вера ее родителей теперь вызывает у нее большие сомнения: много ли толку в этом синтоистском ритуале, на который возлагали такие надежды, потому как именно он призван был уберечь от беды автомобиль и его пассажиров. Не совершили ли родители ошибки, ведь брат не присутствовал на церемонии, это она была с родителями на парковке, она кланялась и проходила этот обряд; или родители, быть может, мало заплатили, или она отнеслась к обряду недостаточно серьезно, или подобную церемонию вообще не следует воспринимать всерьез, все эти причитания и песнопения, удары гонга, украшение автомобиля пучком белых бумажных полосок, раздачу освященных табличек?

Она роптала на весь мир, спорила сама с собой, одним словом, обычные противоречия с религиозной традицией, неизбежно возникающие в определенном возрасте, однако Йоса впоследствии убедился, что все эти разговоры были лишь попыткой усыпить его бдительность и симулировать образцовую нормальность, потому что когда в тот вечер они целовались на прощание, вернее сказать, когда она вдруг дерзко дотянулась своими губами до его рта, опять взметнулось пламя и обожгло ему губы. Лисья морда опалила все его тело насквозь, и ему внезапно стало ясно, что на самом деле происходит, ибо никогда прежде не испытывал он такого сильного жжения. Он оттолкнул ее прочь, повернулся и убежал куда глаза глядят, даже не домой, лишь бы не видеть ее коричневой юбки и белых чулок, и последнее, что он увидел, был огромный лисий хвост: он мелькнул и скрылся за углом.

Они ходили в одну школу, но с того дня он стал делать вид, что не замечает ее. Его родители сочли его поведение не стоящим обсуждения, родители девушки смертельно обиделись, и вся школа шушукалась об их свидании; лучше бы ему уже тогда спрыгнуть с моста. Но он пребывал в таком смятении, что вообще ни на что не мог решиться.

Он поступил в университет, покинул родительский дом и уехал в другой город — расстояние врачует сердечные раны, спасибо ему. Йоса отказался от чайной лавки отца, он надеялся начать новую жизнь. Однако не мог забыть ту девушку. Ни одна женщина с тех пор не привлекла его внимания. Он одержим, его поработил призрак лисицы.

Гильберт вздохнул. Что он мог сказать? Его студентам приходилось переживать такое же смятение чувств, однако не столь ожесточенно, у них все проходило проще, легче, без подобных страстей и с гораздо большим терпением. Они не облекали свои проблемы в цветастые слова. Они знали, что к чему, они с почти нездоровой уверенностью знали, в чем затруднение, и от этого проблема не решалась, но, напротив, зачастую усугублялась, но у них, по крайней мере, была точка зрения, уверенность помогала хотя бы отчасти сохранять спокойствие, а когда ты стабилен, легче пережить любые неприятности.

Почему, например, Йоса не располагал хоть малой толикой буддистского самообладания — тогда ему стали бы понятны самые элементарные вещи, — чего следовало бы ожидать в стране, где исповедуют дзен, где, с другой стороны, склонны к почти порнографической радости от экспериментов, благодаря которой японцам якобы удавалось даже самые грубые непристойности включать в свою сексуальную жизнь без малейшего чувства стыда?

Расскажи мне еще про лисиц, произнес, наконец, Гильберт в рассеянный полумрак, сквозь который мигали уличные огни — властно, таинственно, пронзительно. Он решил попробовать покровительственную технику, состоявшую в том, чтобы поддержать тему, затронутую собеседником, риторический прием, который сам Гильберт не выносил, ибо по сути своей он снижал разговор до примитивнейшего уровня. Юноша чувствительный и обидчивый, импульсивный, его ни в коем случае нельзя стыдить.

Лисы, с готовностью подхватил Йоса, обретают магическую силу с возрастом. Они любят оборачиваться в особ богатых и соблазнительных — эти качества лисы особенно ценят в людях. Чем опытнее и могущественнее они становятся, тем больше у них хвостов. Они постоянно голодны и поглощают еду без счета. Часто они кладут себе на голову зеленый листок, чтобы началось их преображение.

Ну хорошо, отозвался Гильберт. Он невероятно устал. Утром продолжим. Пусть пока Йоса поразмыслит, застал ли он девушку с зеленым листком на голове или просто среди зелени.

Судя по дыханию Йосы, последнее указание юноша уже не услышал и наконец уснул. Гильберт задернул шторы, пестрые вспышки угасли. Темнота теперь сгустилась, и Гильберт завернулся в нее, как в одеяло. Он думал о листве — пестрой осенней листве и зеленой листве, о Матильде под раскидистыми ветвями, он видел вихрастую листву в темноте, всклокоченные деревья, гигантские леса Пенсильвании.

Клен красный. Клен серебристый. Клен сахарный. Клен пенсильванский полосатый. Клен вермонтский. Клен горный явор. Сикомор. Дёрен коуса. Лиственница американская. Сосна вермонтская. Сосна горная. Сосна жесткая. Кедр виргинский красный. Ясень пенсильванский. Ясень красный. Ясень белый. Магнолия длиннозаостренная. Нисса лесная. Багряник европейский обыкновенный. Сассафрас. Тополь крупнозубчатый. Осина. Чёрный тополь. Американский бук. Виргинский граб. Американский граб. Черемуха поздняя. Вишня черная крупная. Черешня. Береза бумажная. Береза вишневая. Береза желтая. Береза черная. Береза седая. Боярышник. Вяз американский. Ильм красный. Липа американская. Шелковица красная. Дуб черный. Дуб красный. Дуб белый. Дуб болотный. Дуб багряный. Дуб каштановый. Лириодендрон тюльпановый. Ива черная. Гамамелис виргинский. Робиния. Гледичия трехколючковая. Орех гикори. Ункария опушенная. Кария голая. Орех серый масляный. Орех черный. Дикая яблоня. Хурма. Тсуга. Бальзамовая пихта. Ель сизая. Азимина трехлопастная. Каштан конский. Каштан благородный. Разных сортов ольха.

Они стояли у края ольховой заводи, один-единственный листок отделился от ветки и, как парус, спланировал между ветками, пока, наконец, не опустился на разметку на земле. Сумерки, вечер дышит прохладой. Кучевые облака тянутся на восток, громоздятся и движутся, как море, серые валы накатывают, покоряясь ветру, застывают на месте, как бесконечный транспорт замирает в пробке, громыхают автомагистрали, сердце Америки. Облака с башнями и зубцами, вымеобразные облака, высокослоистые, слоисто-кучевые, гигантские крепостные сооружения, похожие на стайку скользких медуз, они проплывают мимо, ускользают прочь, вихрятся, рвутся в клочья, расслаиваются, живут своей жизнью под сводом неба, слоисто-дождевые облака, скоро будет дождь.

На другое утро голова его была как будто набита листвой. Как рюкзак, переполненный сухими листьями. Чувства притупились, ему было легко, как будто он выздоровел после долгой болезни или как будто сила, что давила на него и гнала, на время отступила.

Токио — Уено — Ёмия — Уцуномия — Кёрияма — Фукусима — Сендай…

Еще в Токио, когда они сели в скоростной поезд «Горное эхо» на Сендай, все изменилось, как будто Токио — это кульминация, когда вся страна из знакомой превращается в неведомую. Если поезд «Свет», который привез их из леса самоубийц в Токио, был переполнен и потому, несмотря на новейшее современное оснащение и яркие цвета, ехать в нем было не очень удобно, то поезд на Сендай вез немногих пассажиров. И чем глубже на север, через Ичиносеки и Китаками и дальше на Мориоку, тем больше поезд пустел. В Мориоке те, кому надо на самый северный из японских островов Хоккайдо, делали пересадку. Аомори, Новорибэцу, Саппоро, эта дорога вела в направлении Камчатки, на Курильские острова, на российскую границу. Желтоватые занавески покачивались на окнах и с трудом сопротивлялись солнечному свету; в другом поезде на окнах были плотные жалюзи. Со старомодных занавесок начинался путь к загадочному северу, овеянному легендами, путь приключений, путь пилигримов, ищущих и алчущих познания, гонимых — по-прежнему?