— Никто не стал бы писать подобного письма, — наивно сказала она, — если бы это не было правдой. Никто не может быть таким жестоким.

— Но люди жестоки. Неужели вы этого не знаете?

— Ни за что не поверю этому. Я знаю, что Джон будет здесь в понедельник. Пожалуйста… пожалуйста, не разубеждайте меня. Я верю в это, и это делает меня такой счастливой.

Он беспомощно покачал головой. Ее глаза были умоляющими, они умоляли его сказать хоть одно ободряющее слово. И тут, к его ужасу, она опустилась перед ним на колени и взяла обе его руки в свои.

— Пожалуйста, Майк, скажите мне, что вы верите, что все будет в порядке. Просто скажите, что шанс есть. Должен быть, правда? Пожалуйста, Майк!

Ее ногти впились в его запястья.

— Шанс существует всегда…

— Этого мало, этого мало! Улыбнитесь мне. Покажите, что шанс есть!

Он улыбнулся, почти с отчаянием. Она вскочила на ноги:

— Сидите здесь. Я сделаю кофе.

Вечер угасал. Скоро станет совсем темно. Он знал, что ему надо было сейчас уйти, пойти за ней следом и сказать: «Что ж, раз все в порядке, я пойду». Оставаться здесь не следовало, это явно выходило за рамки его обязанностей. Если ей необходимо общество, это должно было быть общество миссис Крэнток или одного из ее странных друзей.

Но он не мог уйти. Это оказалось невозможно. Каким же лицемером он был со всеми своими разговорами о самодисциплине. «Джин», — попробовал он произнести вслух это имя. Если бы Джин находилась дома, он бы не остался, ему не нужно было бы никакого умения владеть собой.

Джемма вернулась с кофе, и они выпили его в темноте. Вскоре он уже с трудом различал ее и в то же время каким-то образом ощущал присутствие этой женщины еще более сильно. С одной стороны, Берден хотел, чтобы она зажгла свет, но в то же время молил Бога, чтобы Джемма не делала этого и не разрушала тем самым атмосферу — теплую, темную и пропитанную ее ароматом. Напряженную и при этом мирную.

Она подлила ему еще кофе, и их руки соприкоснулись.

— Расскажите мне о вашей жене, — попросила Джемма.

Майк никогда никому не рассказывал о Джин. Он не относился к числу людей, распахивающих свои сердца и обнажающих души. Грейс пыталась вызвать его на разговор. Этот идиот Кэмб пытался, и сам Уэксфорд, делая это более тонко и тактично. И все же Берден был бы рад излить кому-то душу, если бы только мог найти подходящего слушателя. Эта красивая добрая женщина не была подходящим слушателем. Разве могла она, с ее странным прошлым, с ее необыкновенной терпимостью, понять его представления о моногамии, его преданную одной женщине жизнь? Как мог он рассказывать ей о своей простой и нежной Джин, ее тихом существовании и ее ужасной смерти?

— Все кончено теперь, — коротко сказал Берден. — И лучше все забыть.

Он слишком поздно понял, какое впечатление произвели его слова.

— Даже если вы были слишком счастливы, вы скучаете не только по человеку, вы скучаете по любви.

Это была правда. Даже для него это была правда. Но любовь — не совсем то слово. В его снах была не любовь, и Джин никогда не приходила в них. Словно пытаясь отогнать собственные мысли, он резко сказал:

— Говорят, можно найти замену, но вы не можете. И я не могу.

— Не замену. Это неправильное слово. Но кого-то еще, для любви другого рода. Это возможно.

— Не знаю. Мне пора идти. Не включайте свет. — Свет слишком много открыл бы ей: его лицо, после того как над ним потрудилась сдерживаемая боль, и, что гораздо хуже, охватившее его страстное желание, которое он не мог больше прятать. — Не включайте свет!

— А я и не собиралась, — мягко сказала Джемма. — Идите сюда.

Поцелуй в щеку, которым она наградила его, был легким и нежным, таким, каким может женщина поцеловать давно знакомого мужчину, мужа подруги например, и, возвращая ей этот поцелуй, он хотел поцеловать ее так же, по-дружески. Но Берден почувствовал, как заколотилось его сердце и рядом с его сердцем — ее сердце, словно у него их было два. Их губы встретились, и от его долгого самоконтроля ничего не осталось.

Он поцеловал ее со всей силой, до хруста сдавив в объятиях и вынудив прижаться спиной к степе.

Когда Берден отпустил ее и отстранился, дрожа, она так и осталась молча стоять с откинутой головой. Он распахнул парадную дверь и бросился бежать без оглядки.

Воскресенье. Утро, когда он может немного поваляться. Верден провел ужасную ночь, полную сновидений, таких отвратительных, что если бы он прочел о них в каких-то книгах по психологии — из числа тех, которыми всегда увлекалась Грейс, — то без труда бы поверил в то, что эти сновидения были плодом больного и извращенного ума. Его передергивало даже от одних мыслей о них.

Если вы лежите в постели без сна и уже рассвело, вам ничего не остается, как думать. Но о чем? О Джин, которая ушла навсегда? О снах, которые внушают вам мысль о том, что в душе вы нисколько не лучше самых отвратных извращенцев? О Джемме Лоуренс? Каким же дураком надо было быть, чтобы поцеловать ее, остаться сидеть с ней в темноте, дать завлечь себя!

Он поспешно встал. Было только половина восьмого, когда Майк вышел на кухню, где еще никого не было. Он приготовил чай и отнес всем по чашке. День был снова прекрасным и ясным.

Грейс села в постели и взяла чашку. У нее оказалась такая же ночная рубашка, как у Джин. И ее лицо утром было немного припухшим от сна и сонным, как всегда у Джин. Он ненавидел Грейс.

— Я должен уйти, — сказал он. — Работа.

— Я не слышала, чтобы звонил телефон, — заметила Грейс.

— Ты спала.

Дети не шелохнулись, когда он поставил их чашки у кроватей. Они крепко спали, что было совершенно естественно. Берден знал это, но ему казалось, что он больше не интересовал их. Их мать умерла, но у них был заменитель матери, ее точное воспроизведение. Им совершенно все равно, подумал он, здесь их отец или нет.

Берден сел в машину и поехал, не имея четкого представления о том, куда направляется. Может быть, в Черитонский лес, посидеть, подумать и помучить себя. Однако вместо того, чтобы поехать по Помфрит-роуд, он почему-то поехал в сторону Стоуэртона. Ему понадобилась вся оставшаяся воля, чтобы не свернуть на Фонтейн-роуд, и он направился на Милл-Лейн.

На этом месте видели красный «ягуар». Под этими деревьями прогуливался, собирая листья, одетый в короткое шерстяное пальто молодой человек с маленькими руками. Существовала ли между ними связь — между машиной и юношей? И возможно ли такое в нашем порочном и циничном мире, чтобы этот собиратель листьев держал кроликов? Может, он собирал листья для своих кроликов, и ребенок был ему нужен только для того, чтобы получить радость от общения с ним и от вида его счастливого личика в тот момент, когда он поглаживает своей маленькой нетерпеливой ручонкой густой гладкий мех?