смотрю — гуляют у вас. Дай, думаю, загляну. Не помешаю? — повторил он слова, сказанные на улице Артему.

— О! Семёныч! Ну проходи, раз зашел, чего уж, — распорядился по-хозяйски Иван.

Светка подняла совсем уже пьяные глаза на вошедшего и достала из пачки сигарету.

— Семёныч, входи, входи. Петька, достань там рюмку ещё, угостим Семёныча.

Артем остался стоять у двери. Заходить и садиться к столу желания не было, тем более что и стульев свободных больше тоже не было — пришедший Семёныч сел на его место.

За столом снова налили по рюмкам, чокнулись, выпили. Опять пошли какие-то разговоры, но Артем уже и не пытался вслушиваться в них. Он думал, как бы сейчас выбрать момент половчее да сбежать отсюда.

— Давай, Семёныч, сбацай чего-нибудь! — вдруг громко сказала Светка.

— Так, чего же? — Новый гость, сидевший, как и пришел, в засаленной фуфайке, скромно потупился. Он покосился на пустую рюмку.

— Ванька, плесни ему ещё рюмаху. — Светка толкнула Ивана в бок.

Тот налил и пододвинул рюмку.

— Так, чего я один-то? — смущенно сказал Семёныч, беря самогон.

— Давай, давай, мы тут уже с обеда гужуемся. — Хозяйка поощрительно махнула рукой.

Мужичок выпил, крякнул, взял кусочек хлеба и понюхал его. Откусывать не стал. Артема даже передернуло, когда он представил вкус этой противной жидкости.

Между тем Семёныч повел глазами по сторонам, они у него смотрели и грустно, и весело одновременно.

— А можно, я что-нибудь про любовь почитаю? — неожиданно для Артема вдруг сказал он, и, не дождавшись разрешения, сразу же начал:

— Я тебя увидел на закате

Там, где речка тихая текла.

В ситцевом цветастом платье

Ты по берегу неспешно шла.

Волосы распущены на плечи,

А в руках ромашковый букет.

Каждый миг той первой нашей встречи

В памяти оставил счастья свет.

Артем зажмурил глаза и встряхнул головой. «Во дает, мужик», — он перестал понимать, что тут происходит.

— Ты прошла как ветра дуновенье,

Поразив волшебной красотой,

Только на какое-то мгновенье

Взглядами мы встретились с тобой.

Синих глаз лучистое сиянье,

Тонкой шеи ласковый изгиб.

Уловив на миг твоё дыханье,

Понял я, что навсегда погиб.

За столом сидели пьяные люди и пьяными глазами смотрели на чтеца. Тот же проникновенно, с выражением, тихим голосом читал стихи. Всё это в табачном дыму, на столе лежат остатки холодных пельменей вперемешку с квашеной капустой, пепельница, полная окурков, ещё почти полная бутылка мутной самогонки и посреди всего этого — стихи.

«Какой-то сюрреализм», — подумал Артем, глядя на эту картину и прислонившись плечом к дверному косяку. У него даже слегка закружилась голова.

Семёныч между тем продолжал:

— Солнце яркое в камыш садилось,

Я ж стоял тобой заворожён…

Это было или всё приснилось?

Неужели, это только сон?

Светка, покачиваясь, махнула головой, потянулась за бутылкой и налила всем самогонки. Молча кивнула на налитое, приглашая присутствующих выпить.

— Семёныч, красавчик, давай. — Она пододвинула ему рюмку.

Мужичок замолчал и обвел присутствующих тоскливым взглядом. Вдруг в глазах у него блеснули слезы:

— Зачем? Может, и не надо? Не надо ведь… — тихо сказал он, опустив голову, но потом всё же взял свою рюмку и, вздохнув, залпом опрокинул в себя. Снова отломил кусочек хлеба и опять лишь занюхал, не откусив.

— Молодец, Семёныч, молодец! — Иван похлопал его по плечу. — Давай, шпарь дальше.

Мужик помолчал немного, потом сказал:

— Ну, может, вот это ещё… — Он на пару секунд задумался, закрыл глаза и начал:

— А жизнь ведь прекрасная штука!

И жить так чудесно на свете!

Какая простая наука

С улыбкой идти по планете.

Встречать где-то в море восходы,

В горах любоваться закатом,

В мелодию складывать ноты,

Всё время стремиться куда-то…

Иван достал из пачки сигарету и, посмотрев на присутствующих, молча замахал рукой, словно чиркая спичкой о коробок. Светка кивнула и так же молча протянула ему зажигалку.

— А может, не всё так прекрасно?

Ведь есть на планете и горе,

И жизнь зачастую ужасна,

И слёз уже пролито море.

Страдания, боль и паденья -

Не выдумки вовсе всё это.

Жизнь кажется просто мученьем,

И нет никакого просвета…

— А как же любовь? Скажите!

Ведь там, где она, там и счастье!

Не страсть, а Любовь! Поймите!

Не может быть с нею ненастья…

— Да, всё это так, и вы правы.

Но всем ли Она достаётся?

Ведь часто бывает отравой

Обман что "любовью" зовётся…

— Но жизнь — всё же классная штука.

Признайтесь, она ведь прекрасна!

И в этом, быть может, наука,

Что так она многообразна…

«Обман что любовью зовется, — повторил про себя Артем. — Это точно, сплошной обман. Чьи это стихи, интересно?»

Иван затянулся, выпустил струю дыма к потолку.

— Почитай ещё чего-нибудь, Семёныч. Про любовь. А, девчонки? — Он глянул на сидящую рядом жену.

Тот отрицательно замахал головой.

— Нет, всё, всё, я больше не буду… Извините меня, зря я это…

Артем с удивлением смотрел сзади на сидящего на его месте мужика. Потом взглянул на Петра, и их взгляды встретились. Артем чуть заметно кивнул брату на дверь и потихоньку вышел. Через минуту за ним вышел Петр. Он тоже не пил самогонку, поэтому был не сильно пьян.

— Я пойду, темно уже. Дядя Гена там, наверное, беспокоится.

— Ну давай, братуха! Молодец что зашел. Ты вообще надолго к нам?

— Не знаю, как получится. Может, на неделю, может, подольше задержусь.

— Ты заходи ещё. А может, я заеду к дяде Гене, давно уж его не видел, с лета, считай.

— Слушай, Петро, а кто это? — Артем кивнул на светящееся окно кухни.

— Семёныч-то? Да как тебе сказать… Он в соседней деревне директором клуба был когда-то. Ещё в советские годы. Сам стихи по молодости писал, говорят, даже печатали его в каких-то журналах, лауреатом был чего-то там, в Москву ездил.

— Так это что, его, что ли, стихи? Собственные?

— Ну да, его. Он иногда ещё Есенина читать начинает, как-то по памяти всю «Анну Снегину» прочитал, а так всё больше свои.

— Ничего себе… — удивился Артем.

— Ну вот, а потом, когда Союз загнулся, всё развалилось, клуб закрыли, он и остался ни с чем. Потерялся, короче, мужик, не смог к новой жизни приспособиться. Сейчас вот срубы рубит. Кому баню, кому стайку, иногда на заказ, а когда заказов нет,