Шарлотта не рассказывала мужу о собрании, в преддверии свадьбы сестры ей было не до этого, однако в мыслях она то и дело возвращалась к нему.

Эмили же относилась к своему новому замужеству совершенно по-другому. Да, сейчас она была влюблена, и владевшее ею сильное чувство отражалось на лице, однако она никогда не отличалась наивностью, и романтика отношений никогда не мешала ей практично смотреть на вещи.

Шарлотта улыбнулась, вспомнив их юные годы, долгие часы, проведенные в обсуждении их будущего, галантных и красивых мужчин, которых они собирались встретить на своем пути. Именно Эмили никогда не отрывалась от реальности, она не страдала этим даже в двенадцать лет, когда носила косички и накрахмаленный передничек поверх платья. Она всегда твердо стояла на земле. А вот Шарлотту мечты часто уносили куда-то вдаль, в незримые выси, и она подолгу парила в небесах!

Шампанское было разлито по фужерам, тосты произнесены. Гости вели оживленную беседу, то и дело прерывая ее смехом. Ощущение праздника подчеркивало шуршание тафты и шелка. Шарлотта, радуясь за Эмили, принимала деятельное участие в празднестве, наслаждалась романтической обстановкой, любовалась отблесками света в хрустальных бокалах, вдыхала сладковатый аромат цветов.

Положив себе на тарелку несколько крохотных пирожных, она понесла их бабушке, сидевшей в кресле в углу. Пожилая дама взяла тарелку, внимательно оглядела пирожные и выбрала самое большое.

— Куда, ты говоришь, они едут? — спросила она. — Ты называла, а я забыла.

— В Париж, а потом в тур по Италии, — ответила Шарлотта, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучала зависть.

После свадьбы они с Питтом провели долгие выходные[10]в Маргейте; потом ее новоиспеченный муж вернулся к работе, а она занялась переездом в их первый крохотный домик, где комнаты были меньше, чем каморки для слуг в родительском доме. Ей пришлось научиться жить целый месяц на деньги, которые раньше она тратила на одно платье. Еще Шарлотта научилась готовить, хотя раньше только раздавала указания кухонному персоналу. Конечно, все это было не главным, но она с радостью отправилась бы в морской круиз, побывала бы в других странах, поужинала бы в роскошных ресторанах, причем не ради того, чтобы утолить голод, а чтобы насладиться романтикой! С удовольствием поехала бы в Венецию, чтобы покататься в гондоле при свете луны и послушать пение гондольеров; походила бы по Флоренции, городу великих художников; побродила бы по знаменитым развалинам Рима, представляя, каким прекрасным и величественным был этот в город в далекие времена…

— Замечательно, — закивала бабушка. — Каждая молодая женщина должна рано или поздно там побывать, лучше рано. Воспитательное влияние, хотя от него сейчас все отмахиваются. Нужно знать, что представляют собою иностранцы, но никогда не подражать им.

— Да, бабушка, — рассеянно согласилась Шарлотта.

— Тебе-то откуда это знать! — продолжала пожилая дама. — Вряд ли ты когда-либо видела Кале, не говоря уже о Венеции или Риме!

Это было правдой, и у Шарлотты не хватило духу возразить.

— Я с самого начала тебе об этом говорила, — мстительно добавила бабушка. — Но ты не хотела меня слушать. Никогда не слушала, даже когда была ребенком. Что ж, ты сделала свой выбор и теперь должна жить с ним.

Шарлотта встала и пошла к Эмили. Торжественная часть празднества уже закончилась, и новобрачные готовились к отъезду. Сестра выглядела такой счастливой, что у Шарлотты от полноты чувств на глаза навернулись слезы. Она одновременно испытывала и радость за Эмили, и облегчение от того, что все тени сгинули в прошлое вместе со скорбью и трауром, с ужасом, порожденным подозрениями, и надежду на долгие годы безмятежного благополучия, и зависть, что Эмили предстоит веселое приключение, что она побывает в новых местах и будет жить в роскоши и великолепии.

Шарлотта крепко обняла сестру.

— Пиши мне. Рассказывай обо всем, что увидишь: о зданиях, о картинах, о каналах Венеции. Рассказывай о людях, о всяких: забавных, приятных или необычных. Рассказывай о моде и о блюдах, о погоде — обо всем!

— Обязательно! Я буду писать по письму каждый день, а отправлять, когда представится возможность, — пообещала Эмили, сжимая Шарлотту в объятиях. — Пока меня не будет, постарайся не ввязаться в какую-нибудь авантюру, а если все же ввяжешься, будь осторожна! — Она еще крепче стиснула сестру. — Я люблю тебя, Шарлотта. Спасибо, что всегда была со мной, с самого детства. — И она рука об руку с Джеком пошла к выходу, улыбаясь всем на своем пути. Ее глаза блестели от слез.

Миновало несколько дней. Питт изучал версии, расследуя убийство сэра Локвуда Гамильтона. Все, что имело отношение к его бизнесу, было подробно исследовано, но книги, отражавшие сделки, которые проводила фирма на покупке и продаже недвижимости, показали не больше, чем при первом рассмотрении. В них не было ничего необычного: ни недобросовестного приобретения посредством давления на продавца, ни попытки воспользоваться его бедственным положением, ни продаж с завышенной прибылью. Все выглядело именно так, как говорил Чарльз Вердан: бизнес, от которого Гамильтон получал некоторую долю от прибыли — правда, небольшую, соразмерную его участию — и которым занимался главным образом сам Вердан, причем исключительно по той причине, что это доставляло ему удовольствие.

Бизнес в Бирмингеме, от которого Гамильтон получал своей основной доход, тоже оказался ничем не примечательным; как выяснилось, сэр Локвуд просто унаследовал акции компании.

Барклай Гамильтон владел очень симпатичным Домиком в Челси и имел репутацию тихого, немного меланхоличного, но чрезвычайно респектабельного джентльмена. Никто не сказал о нем ни единого плохого слова. Его финансовые дела тоже были в идеальном порядке. Он считался весьма достойным молодым человеком, на которого имели виды многие юные барышни из хороших семей; правда, все их усилия оказывались тщетными. Однако и здесь не было сказано ничего, даже шепотом, что порочило бы его.

Холодное дыхание скандала так и не коснулось Аметист Гамильтон. Не будучи расточительной, она не тратила баснословные суммы на наряды или украшения, вела дом умело, но без роскошества, всегда горячо отстаивала интересы мужа. У нее было много друзей, однако она не приближала их к себе настолько, чтобы вызвать критические замечания, которые Питт мог бы счесть достойными изучения.

Более тщательное исследование политической карьеры Гамильтона — Томас провел много часов, читая и перечитывая доклад на эту тему, — не выявило несправедливостей, которые могли бы спровоцировать убийство. Возможно, он и был объектом зависти, возможно, кто-то и считал, что он не заслужил свалившиеся на него милости, — но в этом не было ничего необычного; то же самое можно было бы сказать про сотню других политических деятелей. Выходило, что ни по одному вопросу Гамильтон не занимал какую-то особую позицию, такую, которая могла бы выделить его из большинства и превратить в объект ненависти или недовольства. Он был знающим человеком, располагающим и уважаемым, однако у него отсутствовали те качества, что превращают обычного политика в крупную политическую фигуру, вокруг которой бушуют страсти.