— Значит, ничего такого странного не обнаружилось в его действиях? — спросил Олег.

— На первый взгляд нет, а уж более разглядывать у меня не было терпения. Сам понимаешь, такие боли после этих грибов. Чуть было Богу душу не отдал!

Да, отравился Кирилл сильно. До сих пор, говорит, перед глазами мошки летают, да и никак с тех пор в себя не придет. Благодаря Дмитрию и избежал он смерти.

— Вот скажи, как мне после этого относиться к нему? — спросил Кирилл.

— Это его долг. Он просто выполнял то, что положено медицинской этикой, и никакого чуда он не совершал, можешь мне поверить! Если бы ты видел работу настоящих городских врачей! Это их можно назвать самоотверженными людьми-богами. Я столько увидел и столькому научился у них!

— Нам не с кем сравнивать Богуна, кроме как с Филиппом, — ответил хмуро Кирилл, который был дружен с Филиппом с самого детства.

* * *

Тюрьма, в которой сидел Филипп, была самым старым строением в пригороде, и потому необходимо было перевести узников в более надежное убежище.

Постоянные жалобы и просьбы коменданта тюрьмы терялись в почте к императору Николаю II, и комендант частенько страдал сердечными приступами при каждой новой вести о попытке очередного побега, но стражи зорко следили за узниками, и никому не удавалось еще живым перебраться за колючую проволоку.

Филипп поначалу не задумывался об этом, он только искренне жалел бедолаг, пытавшихся сбежать и убитых при побеге.

— Неправильно они поступают, — как-то сказал Азиз осматривавшему его Филиппу после очередной попытки побега трех заключенных. — Был бы я здоровее — давно бы уже покинул эти стены. — Азиза мучила незаживающая в этих условиях рана на правой ноге.

Еще до болезни он тайно встречался с тюремной поварихой Глашей Ступиной, потом отношения их прекратились из-за болезни Азиза, и они остались просто знакомыми. Как удавалось Азизу встречаться с Глашей, никто не знал. Или Глаша подкупала жандармов? Или?..

Азиз с отвращением посмотрел на стены и потолок кабинета Филиппа и спросил:

— А как ты к этому относишься?

Филипп только пожал плечами.

— А говоришь, что не виноват! Если бы и вправду ничего не совершал и любил по-настоящему, то обязательно бы постарался выбраться отсюда.

— И оказаться свободным, но мертвым? Нет уж, уволь! Я написал депешу императору и, надеюсь, что мое заявление скоро прочтут и пересмотрят дело, — ответил Филипп.

— Ха! Ты меня насмешил! Ты мне сейчас просто ответь: кто здесь главный — ты или комендант?

— Конечно, эта бешеная собака! — зло ответил Филипп. — Я его отравлю, когда освобожусь, — пообещал Филипп и в свою очередь задал вопрос:

— А почему ты спрашиваешь?

— А потому, что челобитные, которые наша бешеная собака отправляет императору, даже не доходят до столицы, не говоря уж о твоих письмах! А насчет отравления коменданта ты отлично придумал! Надо над этим подумать, — сказал Азиз, с трудом поднимаясь на ноги.

Филипп крайне огорчился таким поворотом дела.

«А ведь прав Азиз. Если бы только император знал о плачевном состоянии здания, в котором мы находимся, то наверняка уже давно бы принял меры! Черт, как же быть?» — думал он, сидя в одиночестве после ухода Азиза.

— Как ты думаешь, а домой мои письма доходят? — спросил Филипп Азиза вечером.

— Не знаю, но, наверное, нет, — ответил Азиз, со стоном опуская ногу на пол. Филиппу было искренне жаль его, но помочь ему он был не в силах. Комендант отказывал ему в приобретении необходимых лекарств для лечения тяжело больных.

— Они скорее дадут нам здесь подохнуть, чем будут тратиться на нас, — сказал Азиз Филиппу, когда тот сообщил неутешительные вести.

— Ничего, не переживай, скоро в тюрьму приедет врачебная комиссия, и, может, мне удастся поговорить с кем-нибудь, — обнадежил Азиза Филипп. На том они порешили и легли спать, но Филиппу не спалось. После слов сокамерника о письмах он очень огорчился и уже думал передать весточку домой через приезжих врачей, которые должны нагрянуть на этой неделе.

Но планы переменились, врачи приехали на два дня раньше, и в тюрьме поднялся сущий переполох. Один только Филипп был спокоен. В его личной работе не существовало промахов, но вот по части оборудования, лекарств и содержания больных было много причин для волнения, и потому комендант опять стал мучиться внезапными сердечными приступами, а Филипп не мог даже отлучиться на минуту, чтобы поговорить с казарменным надзирателем.

— Ты… — тяжело дышал комендант Аристарх Демидович Лазарев, — вот что… оставь меня и… иди, иди готовься, а… я в лазарет наш лягу, для сущей убедительности.

— Хорошо, — согласился Филипп, а спустя десять минут во двор тюрьмы под надежной охраной солдат въехала карета с врачами. Филипп был в числе встречающих. Он с завистью смотрел на приезжих, которые брезгливо и в то же время испуганно озирались вокруг.

«Ведь не в первый раз приезжают, а все равно нарочито удивленно смотрят и поражаются всему, — думал Филипп, — и зачем, спрашивается, такой спектакль?»

Он первым отвернулся и вошел в здание тюрьмы. Привычно поплутав длинными темными коридорами, он нашел маленькую дверь лазарета и, миновав ее, открыл другую, своего кабинета. В тишине и спокойствии сидел он недолго. Буквально через четверть часа, гомоня и громко топая ногами, к его двери приблизились незнакомые люди. Врачи.

Филипп поднялся как только отворилась дверь кабинета. Надзиратели выглядели не совсем уместно в такой ситуации, но здесь жизнь была другой, и потому каждый в душе смирился с присутствием этих молчаливых и грубых блюстителей порядка.

Обычный обмен приветствиями плавно перетек в вопросы и ответы с двух сторон. Сторон «за» и «по ту сторону» стен, жизни, гуманности и человеколюбия. Единственное, что их объединяло, это общая работа, интерес и преданность своему делу. Когда вопросы приезжих иссякли и ответы Филиппа их вполне удовлетворили, один из врачей предложил осмотреть лазарет и документы.

— Конечно, конечно, — охотно согласился Филипп, — тем более, что у нас там необычный пациент.

Он пропустил всех вперед и только хотел перешагнуть порог, как почувствовал, что его кто-то легонько толкнул под локоть. Филипп обернулся и увидел…

Темнело. Неясные звезды поочередно зажигали на синем небосклоне свои неизменные холодные фонари. Хутор потихоньку затихал. В редком дворе слышались мычание еще не доенных коров, лай уставших собак, все это перебивал громкий стрекот ночных цикад.

Дмитрий Богун сидел на крыльце дома, оставленного ему Алексеем Козловым, и в последний раз смотрел на эти дома, пруд и небо. Этот хутор помог ему восстановиться в сане помощника главного врачевателя антигиппократова, и он был по-своему благодарен этим людям. Жестокой и насмешливой выглядела его благодарная улыбка.