Должность была по чину и по способностям, Григорий Ильич предоставил начальству документы об окончании заграничной сыскарской школы и результаты языкового экзамена от «Новоградской коллегии сохранения исконности», что-де берендийским наречием владеет в совершенстве, хоть рос и воспитывался у инородцев. Говорил новичок чисто, писал без помарок, самописцем, единственным на весь уезд, владел, чего еще? Школа полицейская? Это у бритов полоумных сыскному да охранному делу учиться надо, у них и царь баба, чего с убогих возьмешь, у нас же в Берендии любой мужик с понятиями службу исполнить горазд. А этот мальчишка и на мужика даже не похож, сопля соплей.

Так расcудил Антон Фомич, подписал указец, да думать на время о коллежском асессоре забыл. А месяца через три легла на его начальственный стол папочка от регистратора Волкова. Даже раскрывать ее не хотелось, но пришлось, помощники настояли. И оказалось в ней десяток раскрытых дел : убийство давнишнее, разбой с прошлого високоса, воровство в имении артиллерийского полковника. Да много всего было, глаза разбегались. Помощники пояснили Самоедову, что регистратор-де сперва архив разобрал, сортировку по датам и тяжести преступлений ввел,и заказал у столяров отдельный шкапчик для дел незаконченных, подвисших,их «висяками» в приказе и называли. Но на том не успокоился.

– Сам что ли, единолично сыск провел? - Хлопнул начальник ладонью по столу. - Кто позволил?

Ему отвечали примирительно, что не самолично вовсе, что в приказе многие регистратору помощь оказывали, потому как по службе положено, да и не в тягость ведь в свободное от присутствия время допросец устроить, либо на складе, где улики пылятся, кое что разыскать . По мелочи помогали, по дружбе. Ну шпиков еще одалживали, филеров то есть,транспорт иногда служебный. Начальника Антона Фомича тревожить эдакими мелочами не смели. Все ведь ладно сложилось, с какого боку ни глянь, и похвалят ещё из столицы за рвение, всенепременно лично его превосходительство господина Самохвалова похвалят.

Антон Фомич дураком не был,иначе бы на своем месте не оказался. Регистратору Волкову вынесли благодарность и наградили денежной премией в тот же день, папочка отправилась по инстанциям, а сам губернский начальник все свои сыскные таланты к новому объекту пpиспособил, стал присматриваться к юному дарованию. И чем больше узнавал,тем более тревожился. Хитрый инородец внедрился в тело приказа, что твой чирей, оброс друзьями-приятелями, личной, пока ещё неофициальной, сыскной командой. Супруга Антона Фомича масла в огонь тревоги подливала, потчевала городскими сплетнями. Григорий Ильич с прочим начальством знакомства свел, особенно близкое с теми, у кого дочери на выданье. Завидный жених, дворянин при чине, молод, собою хорош. Поговаривали, барышни в его обществе млеют. Со старшими почтителен, говорит мало, но по делу. На дуэли дрался с приезжим корнетом Хрусталевым. Тут Антон Фомич руки радостно потер, дуэли императорским указом строжайше запрещены, ужо полетят с плечей чиновничьи эполеты, но супруга его разочаровала. Корнет сперва стреляться хотел, но Волков его в тир отвел, положил все десять пуль точно в яблочко, преподнес сопернику глумливо приз – тряпичного Петрушку,и предложил решить мужской спор кулачным поединком.

– Это у бритов так заведено, у джентльменов тамошних, – пояснил жене Самохвалов. - Неужто слизень инородный берендийского воина на лопатки положил?

– Ах, Антошенька, – всхлипнула женщина и достала из-под скатерти листочек местной газеты.

Антон Фомич заметку посмотрел, на фото победителя полюбовался. По пояс обнаженный Волков позировал на фоне стайки нарядных барышень в шубках и капорах. Плохо дело. Эдак проснешься однажды, а в твоем кабинете уже сопля эта публикой обласканная заседает, твоим подчиненным приказы раздает, а ты слова поперек сказать не можешь,ибо при сопле уже и тесть сановный имеется.

Так рассудил осторожный Антон Фомич и дела в долгий ящик откладывать не стал, просмотрел запросы от уездных приказов и остановился на захолустном Крыжовене.

– Отправляйтесь, Григорий Ильич, к новому месту службы, - велел по–отечески коллежскому асессору, – в грудене тамошний пристав руки на себя наложил, чиновника нового на место еще не назначили, пока суть да дело, я в столицу доложу, что прекрасный кандидат уже делами занят, останется лишь официальное подтверждение получить .

Говорил это Самохвалов, а у самого поджилки тряслись . Доносили ему, что сопля эта бритская только на вид холодна, что гневлив молодчик сверх меры и, что самое неприятное, неожиданно гневлив. А ну бросится сейчас с кулаками? Обошлось .

Волков начальственные напутствия выслушал, ухмыльнулся с пониманием, папочку свою на стол присунул. Извольте-де, Антон фомич, прощальный презент лицезреть, банду вокзальных мешочников раскрыли, только и осталось арест произвести. И, поклонившись, удалился.

Самохвалов еще и филеров к нему приставил, чтоб до поезда провели,и облегченно вздохнул, когда Григорий Ильич Волков коллежский асессор жандармского ведомства чиновник восьмого класса покинул Змеевичи.

Если бы за воспитание Гришеньки Волкова взялись не хладнокровные бриты, а, к примеру, швабы, назвали бы его вундеркиндом, очень уж Γрегори с младенчества был одарен. Когда доставили его, безродного берендийского сироту, в туманную островную столицу, ему впору было пешком под стол ходить. Доставили люди непростые, а уж тот, кто за него хлопотал,так и вовсе сложносочиненный. Повезло Гриньке, что этот последний его в сиротском приюте заприметил, да ресурс его рассмотрел. Покровитель, вот кто. Покровитель велел за границами учиться, всю заграничную премудрость на ус наматывать, чтоб после родимой отчизне пользу приносить. А для того сначала определили Григория в бритскую школу для мальчиков. С мальчиками было скучно даже после того как юный мистер Волкав (они именно так его фамилию коверкали, через «а») освоил их язык. Мальчики тосковали по дому и родителям, дрались, наушничали, с кем–то против кого–то дружили. Он тоже дрался. В стайке полуголодных зверят, даже будущих джентельменов,иначе никак. Ему, самому младшему из них, приходилось поначалу несладко. Дрался лихо, отчаянно, до крови и выбитых зубов,и стоически сносил наказания строгих учителей. Классный наставник мистер Смит отмечал в личном деле Волкова его истинно берендийское безрассудство и звериную ярость. Последнее было скорее комплиментом. Островная империя в своих мужчинах и воинах это качество приветствовала.

Учеба давалась Гришке легко, он буквально глотал книги из школьной библиотеки, перескочил через класс, записался на дополнительные и вовсе необязательные занятия шахматами, освоил игру на скрипке, а также приличные джентльмену греблю, верховую езду и бокс, cдал экстерном программу за два года. Друзей у него не было, хотя дотошный мистер Смит исписал именами в его личном деле несколько страниц, сам Волков этих поименованных недорослей друзьями не считал. Драться он давно перестал, научился заключать временные необременительные союзы, отыскивать у прочих слабину и болезненные точки,использовать их на пользу себе. Класс был уже выпускной, за соседними с тринадцатилетним Γришкой партами сидели не мальчишки, а совсем взрослые джентельмены, познавшие ежедневное бритье и радости попоек,их мучало похмелье, желудочное несварение и мысли о карточных долгах. В этом окружении Волков уяснил простую и общую для всех слабину, каждому человеку требовалось одобрение, и чем сложнее его было получить, тем более желанным оно становилось. И тогда он почувствовал свою безупречность. Григорию Волкову мнение других было безразлично, он никого не любил, никого не уважал и был оттого нечеловечески, волшебно свободен. В тринадцать он был уже истинный брит – внешне холодный, чопорный, закрытый, скупой на выражение эмоций. Его похвала ценилась старшими товарищами на вес золота. Выпускникам позволили обучаться стрельбе, вечерами Григорий пропадал в тире, его планы требовали достичь и в этом искуcстве совершенства.