Она даже жаловалась Николаю Михайловичу, подозревая у себя психоз и шизофрению, но тот успокоил ее, сказав, что никакого психоза нет, и выдуманные воспоминания – это почти норма, особенно в такое смутное время, как сейчас. Мозг так устроен, что старается вытеснить все неприятное и заместить его приятным. Кузена Аметистова едва ли можно числить по разряду приятного, вот она и постаралась его забыть, и это ей почти удалось. Почти – если бы не вздорные клиенты, все эти дамы и господа, наперебой говорившие: ах, куда же делся замечательнейший Александр Тарасович, почему его до сих пор нет?

Вопросы эти так ей надоели, что она даже похоронила кузена заочно, объявив об этом на одном из вечеров.

– Какое горе, – застонали все. – Но как, как это могло случиться?!

– Ранен на фронтах, – сухо отвечала она. – Медаль «За храбрость», заражение крови, неудачная операция, конец.

– Где же он похоронен? – спросили ее.

– В братской могиле где-то в кубанских степях.

Все умолкли, до глубины души пораженные этой страшной вестью. Вероятно, окажись тут в эту минуту Аметистов, он бы и сам пролил слезу над своей героической гибелью.

Вдруг вскинулась Алла Вадимовна.

– Как, помилуйте, медаль «За храбрость»? – изумилась она. – Ведь это для нижних чинов, а Александр Тарасович наверняка был офицером. Такому обаятельному мужчине должны были дать не меньше, чем поручика.

– Какого поручика, – закричала тут Серафима Богдановна, – не менее, чем майора!

– Генерал-майора, – уточнила безутешная мадам Иванова.

Вероятно, публика очень скоро произвела бы мнимого покойника в фельдмаршалы, но тут Зоя, сославшись на головную боль, ушла к себе. К несчастью, после этого печального известия клиенты стали ходить все меньше, и даже дамы, заказывавшие платья, уже не приходили в такой экстаз от новомодных рюш, пущенных зоиными мастерицами вдоль нежной груди.

Сделалось настолько кисло, что Зоя подумывала даже воскресить кузена-покойника. Ее, впрочем, останавливала мысль, что в таком случае могут донести. Ведь это странно и против марксизма, когда люди то умирают, то воскресают – по настроению. Вероятно, что и Церковь также не одобрила бы подобных пассажей, хотя сейчас, при большевиках, мнением Церкви никто особенно не интересуется.

Но кузен совершенно неожиданно воскрес сам. В одно прекрасное – или не очень – утро в дверь раздался звонок. Зоя похолодела от нехороших предчувствий. Звонок был условленный, но пользовались им три года назад. Зоя как старый конспиратор регулярно меняла условленный сигнал. А теперь скажите, кто мог звонить к ней звонком трехлетней давности?

Она хотела пойти к двери, но как-то ослабла. Только и могла Зоя Денисовна в этот страшный миг, что сидеть на диване и прислушиваться. Стукнула открываемая дверь, раздалось громкое Манюшкино «Ах!»

Так она и знала! Именно этого она и боялась, и в то же время почему-то ждала. Она думала, что кузен тут же зайдет ее поприветствовать, но его не было по меньшей мере минут пятнадцать. Исчерпав всякое терпение, она уже хотел сама выйти ему навстречу, но тут дверь все-таки распахнулась, и в гостиную вихрем ворвался Аметистов.

– Уй-уй[15], дорогая кузина, сэ муá[16], и жажду прижать тебя к своему истосковавшемуся братскому сердцу, – затараторил он, поблескивая моноклем, который сменил его древнее пенсне.

Стало ясно видно, что жизнь кузена не пощадила. Вместо визитки и клетчатых брюк явились дикой формы штаны с пузырями на коленях и белая грязная блуза, голову венчало серенькое кэпи, на ногах красовались начищенные тупоносые ботинки. Тем не менее самоуверенности в нем не то что не убавилось, но даже, кажется, стало больше.

– Ун безé![17] – прокричал прохвост и одним прыжком оказался возле Зои. – В знак всеобщего восхищения и в память о нашем голоногом детстве!

И он вытянул к ней руки и сделал губы трубочкой.

– Руки прочь, никаких тебе поцелуев! – с достоинством отвечала Зоя и, подумав, добавила. – Пошел к чертовой матери, негодяй!

– Не поверишь, только что от нее! – отвечал Аметистов и как-то странно запрыгал то на одной ноге, то на другой и вдруг закричал, адресуясь к открытой двери: – Ты слышишь, Буренин, нас тут ждут, по нам соскучились!

В ту же минуту явился и старый тапер, он же бомбист и большевик Николай Евгеньевич Буренин. Танцующим кошачьим шагом он вплыл в гостиную и замер, озирая Зою с ног до головы. – Соскучились? Это вполне понятно, нас же тут сто лет не было, – заявил Буренин и немедленно наябедничал: – А ты знаешь, что меня отсюда безжалостно поперли?

– Как? – не поверил Аметистов. – Кто попер?

– Она-с, – отвечал бомбист, показывая бородой на хозяйку салона, – у кого бы еще хватило жестокости так поступить со старым, – он всхлипнул и выхватил из кармана нечистый носовой платок, – несчастным… пианистом.

И он трубно высморкался в платок, а потом стал прикладывать его к глазам, промокая несуществующие слезы.

– Это правда? – сурово спросил Аметистов. – Кто же теперь играет ей на фортепьянах?

– Завела себе хахаля – между прочим, типичного контрика, из графьев – и он теперь музицирует вместо меня, – жаловался Буренин.

– Ах, да кому ты веришь! – Зоя сердито метнула в тапера губкой для накладывания крема. – Он сам сбежал, поставив меня на грань разорения. Продался большевикам и работает в Наркомторге.

– Что значит – продался? – возмутился Буренин. – Между прочим, я сам большевик.

– Подлец и сукин сын, – припечатала Зоя, – а никакой не большевик.

– Одно другому не мешает, – отвечал Буренин, но вид у него сделался несколько смущенным.

– К чертям! – воскликнул кузен. – Забудем старые обиды, подумаем о перспективах.

Тут Зоя удивилась: какие могут быть перспективы в таких брюках, точнее, вообще без оных? Похоже, Аметистов имел наглость явиться к ней прямо в подштанниках.

– Ах, сестренка, я вижу, ты по-прежнему одинока и, может быть, даже снова стала девственницей, – отвечал кузен. – Только девственница может спутать мои брюки, вполне приличные в узком кругу сознательных пролетариев, с подштанниками.

– Никакая я не девственница и отродясь ей не была, – отвечала Зоя, – а ты, будь любезен, немедленно надень нормальные брюки. Да вот хоть у него позаимствуй.

И она указала на Буренина, одетого во фрачную пару. У того сделался испуганный вид, и он попятился, почему-то прикрывая руками гульфик.

– Никак невозможно, – бодро ответствовал Аметистов, – у него не наш размер. Его брюки будут нам по колено. Но! У нас есть идея, ýнэ петите идэ[18]! Тут был разговор о каком-то хахале. Я знаю твои вкусы, ты любишь мужчин высоких и статных. Это значит, что его брюки будут мне в самый раз. Или твой кавалер босяк, и у него одни штаны на все случаи жизни?