подозревая, каждодневно и беспричинно счастлив. Таскался по улицам и скверам с мелкими деньгами в кармане, кино и мороженое были мне доступны, а выше этого мои запросы и не залетали. Время было не сытое, не избалованное комфортом, но зато явно дружелюбно настроенное к людям, пережившим не так давно страшную войну. Ни голод не угрожал, ни безработица, ни повышение цен. Были, правда, очереди: за хлебом, за молоком, за керосином. Или там в банях и поликлиниках. Но от очередей, слава богу, не умирают, в очередях тоже текла своя жизнь, ссорились и мирились, сплетничали, судили-рядили обо всём, коротали как-то время. Бабушка моя возложила на меня почётную обязанность покупать хлеб. Небольшой хлебный ларёк неподалеку от нас, рядом с остановкой трамвая, почти всегда осаждала длинная очередь. Хвост очереди жарился снаружи на солнышке, внутрь же набивался счастливый авангард из 6–7 человек. Всё это волновалось и лопотало, как единое многоголовое существо с нервным и беспокойным характером.

К слову сказать, стояние в очереди — не такое уж пропащее время. Приходится занимать себя, размышлять о чём-то. Всплывёт какая-нибудь тема, смотришь, мысли потекли, а пока они текут, и очередь незаметно движется. Польза вынужденных жизненных пауз в том, что не тебя развлекают, а ты сам развлекаешь себя, для чего следует иметь всё-таки непустую голову, хорошо, если в ней хоть что-нибудь переваривается, ну, там книги, фильмы, спектакли наряду, понятное дело, с коллизиями собственной, пусть зелёной ещё, жизни. Как раз наружные развлечения, если их много, вредят нашим головам. (По совести, это сейчас я так думаю, доживши незаметно до препротивного, но, увы, заслуженного титула «старый пень», тогда же я, как и всякий нормальный школяр, очередей не любил.)

Бывает в очередях и своё везенье. Так, одним безоблачным утром в очереди передо мной оказалась совсем ещё не старая и очень красивая женщина. Была она в лёгком светло-зелёном платье, и её чрезвычайно украшали пышные тёмные волосы и загорелая кожа. Серые, с зеленцой, глаза под красивыми чёрными бровями неведомый высший промысел наделил мягкой, но неодолимой притягательной силой. От таких женщин как-то неохотно отводится взгляд, и тянет как можно чаще «нечаянно» попадаться им на глаза — спросите любого представителя сильного пола от мала до велика. Эти гостьи из каких-то надзвёздных немыслимых миров вкраплены в наше людское море, иногда на счастье, иногда на беду, но только не на унылое прозябание.

Что и говорить, впервые очередь двигалась для меня быстрее, чем хотелось бы, в особенности когда мы очутились внутри ларька, у прилавка. Чуть не забыл сказать про запах её духов, он тоже был неодолимо притягателен и не походил на «Кармен», «Красную Москву», «Ландыши» или «Сирень» — был тоньше и куда более волнующ. Нет, как хотите, но в очередях течёт своя замечательнейшая жизнь. Если повезёт.

Везенье продолжалось. У зеленоглазой небожительницы в руках была авоська с покупками, и вот теперь ей не хватало рук для трёх батонов, которые она купила для себя и, как потом выяснилось, для соседей.

— Мальчик, ты не поможешь мне отнести покупки, я живу совсем близко?

— По… по… могу, с… удовольствием. (Сел голос. Какой я всё-таки урод: брюки не поглажены и ещё эти обшарпанные носы у ботинок!)

Идти оказалось и впрямь недалеко, чуть больше квартала. Тем не менее мы успели познакомиться. Инициативу проявила моя спутница. Оказалось, звать её Майя. Просто Майя, без отчества. Так ей захотелось. Я же осмелел и соригинальничал:

— Севастьян Леонидович.

Она посмеялась:

— Так-таки Севастьян Леонидович?

— Ну да, а что?

— Да нет, ничего, приятно иметь дело с солидным человеком!

Вокруг занимался жаркий день. Улочка была тиха, деревья неподвижны, воздух тёпл и прозрачен, впереди нас шли рядом две наши тени. Моя, увы, была заметно ниже. Я вспомнил сказку Андерсена и мысленно приказал ей как можно скорее перерасти идущую рядом изящную соседку. Без толку. Явно несовершеннолетняя тень моя тащила тень авоськи и ничего, конечно, не исполнила. Сказки сказками, а жизнь жизнью.

Мы подошли к старому деревянному дому с мезонином и полуподвальным этажом. Верхние три окна были высокие, со ставнями. Подоконники же низеньких окон полуподвала возвышались на какую-нибудь ладонь над уровнем земли. Этот дом был мне знаком: всего два дня назад я проходил мимо него по этой самой улочке, он мне понравился, я лёгкой незримой птицей вспорхнул в мезонин и за какие-нибудь три минуты прожил там долгую уютную, полную всевозможных радостей жизнь. (У меня и поныне водится такая не слишком умная привычка. Множество мимолётных жизней прожил я, бродя уже в зрелом возрасте по улочкам разных городов. Лоджии, эркеры, пустующие декоративные башенки… Да-а, пожил, пожил…)

— Ну, вот я и дома. Проходите, Севастьян… э-э… Севастьян…

— Да Сева я, просто, Сева!

— Проходи, Сева, собаки у нас нет.

К моему разочарованию, мы не поднялись на главное крыльцо, а спустились по крутым кирпичным ступенькам в подвал. Ступеньки были выщербленные, кое-где между кирпичами зеленел мох. Майя отперла огромный висячий замок, тяжёлая дверь отворилась с приятным, отчётливым и протяжным, как в кино, скрипом, и мы попали в преудивительное жилище. Всё там было необычным, не таким, как ожидалось.

Комната, в которую мы вошли, скорее напоминала каюту, потолок был низкий, два маленьких квадратных окна под потолком были ни дать ни взять иллюминаторы, да ещё и в простенке между ними висел барометр в резном деревянном корпусе. Щёлкнул выключатель, стало светлее.

— Сева, посиди немного, хорошо? Я отнесу хлеб соседям.

— Я посижу, хорошо.

С большим любопытством я принялся озираться. Справа под окном стоял двухтумбовый внушительный стол, на нём господствовала пишущая машинка, лежали книги и стопки бумаги. Кроме того, на столе была электрическая лампа со стеклянным зелёным абажуром. На круглом массивном основании лампы стояли обнявшись два разудалых иностранных матроса. Были на столе ещё разные безделушки и редкости. Глаза разбегались. Помню, стопку бумаги прижимало пресс-папье в виде медной фигурки маленькой феи, которая читала медную же книгу сказок, и на уголке книги этой сидела изящная, тонко сделанная стрекоза. Был подсвечник в виде полуобнажённой танцовщицы. Бронзовая лошадка вышагивала куда-то по тёмно-зелёному сукну стола. У правой стены была тумбочка, а на ней стоял приёмник «Урал» с проигрывателем — предел мечтаний любого моего сверстника. Рядом с приёмником стоял шкаф с книгами, и там помимо книг кое-где тоже стояли фигурки: китаянка качала головой, оловянные солдатики стояли навытяжку у маленькой пушки, тускло светился бюстик какого-то усатого и кудрявого французского жизнелюбца прошлого или позапрошлого века. На шкафу под самым потолком поместился макет парусника.