здоровяк с пышными усами и маленькими, почему-то всегда воспалёнными глазами, рассказывал интересные истории из жизни ещё дореволюционного цирка и подливал всем водки. Да, цирковые пили, и пили крепко. Но только после последнего выступления и ровно до полуночи. Чтобы успеть проспаться, чтобы на утренней репетиции не подвели руки или реакции. Именно этой внутренней дисциплиной, живущей внутри каждого члена труппы, Андрей восхищался больше всего. Казалось бы, обычные люди, с обычными человеческими радостями: удалось достать краковской колбасы на ужин, можно выпить водки в хорошей компании и обсудить Зинку-эквилибристку, которая опять беременная, да сколько же можно, она в декрете чаще, чем на манеже бывает. А потом кто-то скажет: «Двенадцать, ребята», и все посерьёзнеют и разойдутся по комнатам, не забыв помочь бабушке Тамаре с грязной посудой. Потому что уже утром надо «Алле-оп!». И чтобы руки не дрожали, потому что одно твоё неверное движение – и убьёшь ладно бы себя, а если партнёра, который с тобой в сцепке? И как дальше жить?

В каждом городе Андрей бегал на телеграф звонить Аиде Осиповне. Он ей, конечно, признался, что ушёл из Гнесинки. Только про тигров благоразумно умолчал, ему и так хватило материнских нотаций.

– Гастроли кончатся, сынок, а дальше-то ты что будешь делать? – прозвучал её главный вопрос тогда, когда он только собирал в дорогу старый, ещё Вовкин фронтовой чемодан.

И теперь, засыпая под стук вагонных колёс, перевозивших его в новый город, Андрей снова и снова думал над ответом. Что он будет делать дальше? Всю жизнь пропоёт в цирке? Да, здесь настоящие, а не картонные, как в Гнесинке, чувства и эмоции. Настоящий риск, ежедневный, не сыгранный. Но он-то не настоящий цирковой. Его взяли в семью, но он навсегда тут останется приёмышем. Он заходит в клетку с тиграми, но он их не укрощает. Он просто поёт. И переучиваться на артиста цирка ему поздно, да и глупо. Андрею нравилось петь. Но как совместить песню и полнокровную – с опасностями, подвигами, большими делами – жизнь, он ещё не понимал.

***

Андрей Иванович сдержанно кивает, выводя вперёд свою напарницу.

– Кланяйся, Нателла, это твои аплодисменты, – говорит он не в микрофон.

Девушка двигается неуклюже, и её дёрганые движения в сочетании с чёрными очками создают на сцене гнетущий образ. К тому же аплодисменты звучат вялые. То ли номер публике не понравился, то ли сидящие в зале зрители не спешили поддерживать товарку, выбравшуюся на сцену. И Нателла чувствует неладное – Андрей Иванович понимает это по её нервной, натужной улыбке.

– Не жалейте ладоней, друзья, – зычно просит он в микрофон. – Перед вами выступают талантливейшая девушка и Народный артист Советского Союза всё же. Не каждый день такое случается. Поддерживайте друг друга! Если вы не будете сплочёнными, большой мир вас проглотит. Давайте ещё раз поаплодируем Нателле!

И пристыжённый зал хлопает в два раза громче. Андрей Иванович усмехается, делает ещё один полупоклон и ведёт Нателлу в кулисы.

– Вы были очаровательны, барышня, – шепчет он ей на ухо по дороге. – Передаю вас в надёжные руки вашей мамы.

И идёт в гримёрку с чувством выполненного долга. Даже не заметив ошарашенных взглядов конферансье, мамы Нателлы и прочего народа, крутившегося за сценой. Такой фокус он проделывал не один раз. Нет, он не выпрашивает аплодисменты у публики. Для себя никогда не выпрашивает. Но пристыдить зал, который как-то не так, по его мнению, реагирует, очень даже мог. На правах старшего.

Лёньки в гримуборной уже нет, так что порядка здесь стало гораздо больше: не валяются сменные ботинки, вешалка наполовину опустела, второй гримёрный столик не завален баночками и коробочками, которых Волк всегда таскает в избытке. Всё молодится, хочет выглядеть секс-символом. Только грязная чашка с остатками кофе и растерзанная тарелка с мясной нарезкой говорит о его недавнем тут присутствии.

Андрей Иванович качает головой в ответ собственным мыслям и педантично ополаскивает чашку в раковине. Не потому, что она тут единственная, а ему тоже хочется кофе. Он просто не любит беспорядок. А оставить после себя грязную гримёрку – неуважение к персоналу. Только потом начинает переодеваться в «гражданское» и смывать грим.

Чашка, конечно, не самое страшное, а Лёнька просто не замечает подобные мелочи. Он всегда куда-то опаздывает – то на очередной корпоратив, то к очередной даме сердца. Все теперь куда-то спешат. Раньше любой сборный концерт становился для артистов событием. Они приезжали заранее, чтобы собраться в кулисах, обсудить все новости, приготовиться к выступлению. И в подготовку входили не только наспех набросанный грим и переодевание в отглаженный костюм и более узкие концертные туфли. Они морально настраивались на работу со зрителем, на творчество. А теперь что? Приехал за пять минут до выхода, чуть ли не ворвался на сцену в джинсах каких-нибудь, в которых только на огороде сорняки дёргать, отстрелялся под фонограмму и дальше помчался «бабло зашибать». Так они теперь говорят, молодые? Нет, их тройка пока держится. Марик Агдавлетов, Лёня Волк и он хотя бы стараются соблюдать старые традиции, когда выходят к зрителям. Но Марик почти не выходит, а Лёнька погряз в коммерческой истории. Соглашается на всё подряд, лишь бы деньги платили. И бог бы с ними, с деньгами, Андрей и сам не считал зазорным спеть заказной концерт для уважаемых людей в каком-нибудь ресторане. Плохо, что теперь не осталось времени на общение. Вот как было в прежние времена? Ты выступил, допустим, в начале концерта. Но куда тебе спешить? Домой к телевизору, где три программы в лучшем случае? И все оставались в гримёрках, накрывались столы. И не так, как сейчас, за счёт организаторов жалкая тарелка с колбасой и заветренные фрукты. Нет, все скидывались по рублю, кто-то бежал в соседний гастроном. Девочки-артистки сооружали бутерброды, кто-то обязательно доставал из портфеля дефицит: баночку шпрот или даже палку сырокопчёной колбасы из спецраспределителя. Можно скромно умолчать, что этим кем-то обычно становился Андрей. Вряд ли сейчас у кого-нибудь из артистов в портфеле колбаса обнаружится, а тогда никто не удивлялся. И начиналось застолье, скромное по сегодняшним временам, но такое душевное: с актёрскими байками, с дружескими шутками. И никто не изображал занятость, не пытался произвести впечатление, мол, разрывают на части организаторы, журналисты и телевидение, бегу, спешу, боже, какой я востребованный артист, аж самому противно! Потому что каждый был на виду у коллег, все друг про друга всё знали, как в большой коммунальной квартире: и что Марика опять на худсовете пропесочили за вольный репертуар, и он теперь без работы сидит наказанный, и что