– На каких птиц ты смотрел? Я записываю.

– В смысле вы хотите знать их названия?

– Да.

– Птиц?

– Да.

– Ладно. Ну, значит, там был чеглок. Еще был серебристый чеглок, был малый подорлик…

– Отлично, продолжай. Почему ты остановился?

– Я видел серого журавля, черногорлого чекана, пеночку-теньковку, зяблика обыкновенного…

– Постой. Зяб-лик о-бык-но-вен-ный. Как интересно. Расскажи мне о зяблике обыкновенном.

– Рассказать? Что именно?

– Как он выглядит?

– Ну, у него довольно широкие крылья с двумя белыми пятнами. Его латинское название – coélebs, что значит «холостяк», потому что в сезон миграции самцы и самки на несколько недель расстаются и самец живет один, как бы соблюдая обет безбрачия, то есть целибат.

– Недурно… Ты, я смотрю, наизусть выучил определитель птиц. Классную легенду тебе сочинили. А теперь серьезно. Кто приказал тебе наблюдать за базой? Назови мне имена своих кураторов. Не птиц, а кураторов.

– Но у меня нет кураторов, господин следователь. Клянусь вам. Я только смотрел…

– Жалко, птенчик. Ты по маме не скучаешь? По млухии, которую она готовит по пятницам? Хочешь провести здесь всю жизнь?

* * *

Кто именно пришел к Наиму, ему не сказали, бросили только: «К тебе посетитель» – и вывели из камеры. «Мать? Отец?» – с надеждой думал он. А может, это та женщина из его снов? Длинноногая, с дерзкими глазами… Но это оказался всего-навсего Бен-Цук, и Наиму стоило немалого труда скрыть разочарование. Этому-то что от него нужно?

– Вот, пришел узнать, как у тебя дела.

– Спасибо, плохо. Меня без конца допрашивают и подозревают в том, чего я не делал. Они требуют, чтобы я признался, хотя я ни в чем не виноват. Ты же знаешь, что я всегда интересовался птицами. Потому и взял с собой бинокль.

– Знаю, – сказал Бен-Цук. – Я даже принес тебе журнал орнитологической ассоциации «Крылья» и купил новое издание определителя. Вот. В сумке они немножко помялись, но ты их разгладишь. И прошу прощения за подарочную упаковку. Продавщица настояла.

– Спасибо, – ответил Наим. – Очень мило с твоей стороны. Но лучше бы ты меня отсюда вытащил.

– Я над этим работаю. С этой базой не все так просто. Она… жутко секретная.

Оба помолчали. Наим поерзал на стуле. Присутствие Бен-Цука его угнетало. По правде говоря, нервозность Бен-Цука смущала его и раньше, но, с другой стороны, в камере его ждало нечто еще более гнетущее – одиночество.

– А что… Что там с миквой? – с вялым любопытством поинтересовался Наим. – Кто-нибудь ее строит?

– Я, – признался Бен-Цук. – Кроме меня, никого не утвердили.

– Ты? Но ты же не умеешь, – удивился Наим. – У тебя нет опыта.

– В кибуце… Перед тем как… В общем, в прежней жизни я работал на стройке. Построил целый корпус обувной фабрики. Но миква для меня – дело новое. Поэтому я советуюсь, с кем могу, читаю книги. Пока что соорудил стену, которая перекрывает обзор базы, а завтра приступаю к самой микве. Но мне не все понятно. Например, на какой высоте должны находиться окна? Есть ли какое-то правило? Или их можно расположить по своему усмотрению?

– Окна по всему периметру должны быть расположены высоко, как и система вентиляции внутренних помещений. Но главное, это чтобы любое отверстие во внешних стенах располагалось выше человеческого роста. Чтобы никто, не приведи бог, не мог заглянуть внутрь.

– Да? Хорошо… А сколько камер… в смысле душевых кабин ты сделал бы из расчета на двенадцать человек?

Наим ответил Бен-Цуку на все вопросы, не скупясь на подробности. Бен-Цук жадно впитывал каждое его слово. Он достал собственноручно составленный чертеж миквы и сделал на нем несколько пометок. Убрав чертеж в карман рубашки, он почувствовал, что должен сказать Наиму что-нибудь хорошее, отплатить ему добром за добро, и завел рассказ об одном праведнике, ребе Элиазаре Амудаи, который во время антиримского восстания в Бейтаре поддерживал Бар-Кохбу и был несправедливо обвинен в предательстве. Не успев довести рассказ до конца, он вдруг вспомнил, что подозрения Бар-Кохбы все-таки подтвердились и ребе Элиазар Амудаи был забит ногами. Бен-Цук умолк на полуслове, но после недолгой паузы переключился на притчу о пчеле, которая, устав, опустилась на быка отдохнуть, но так его боялась, что ужалила. Но и эта история замерла у него на губах далеко до финала. В итоге Бен-Цук просто похлопал Наима по плечу.

– Ты отсюда выберешься, поверь мне, – промямлил он. – Правда всегда торжествует.

– Надеюсь.

– В любом случае, дружище, – добавил Бен-Цук, – я не оставлю попыток тебе помочь.

– Хорошо, – ответил Наим, и никто не сказал бы, чего в его тоне было больше – благодарности или иронии.

Он вернулся к себе в камеру, снял с определителя подарочную упаковку и лег у окна под таким углом, чтобы видеть кусочек неба. Он ни на что не надеялся, ничего не хотел, ни о чем не думал.

Мимо пролетела пара стрижей. За ними – пара трясогузок. А потом – одинокий удод с опущенным хохолком.

* * *

Катя не знала, как долго на этот раз у Антона продлится депрессия, и в субботу утром сама повела Даниэля на прогулку. Поначалу мальчик пытался втянуть ее в разговор, как привык, гуляя с Антоном, но по ее молчанию понял, что в столь ранний час она мало расположена к болтовне, и оставил свои попытки.

«Умный у меня внук, – думала она. – Как все, кому приходится выкручиваться. У него просто нет другого выхода. Родители его достали. Ему всего десять лет, а он уже семь раз успел поменять дом». После каждого переезда Таня, убеждая ее, а может быть и себя, неизменно повторяла: «Мы решили все начать заново». Но для ребенка «новое начало» означает расставание со старым, и каждое из них оседает у него на сердце каплями печали, которые постепенно превращаются в сталактиты. А сердце ребенка – маленькое, и в нем нет места для сталактитов. Катя не понимала, почему они, по крайней мере, не хотят родить ему младшего брата, который вместе с ним будет переезжать с квартиры на квартиру. Они хотя бы стали меньше на него давить. «За контрольную по математике Даник получил всего девяносто два балла», – сказала ей Таня неделю назад. «Всего девяносто два? Да чего они от него хотят? И почему не ведут его к дантисту? Так заняты собой, что не видят, что ему нужно выпрямлять зубы? Впрочем, не удивлюсь, если окажется, что прекрасно видят, но не хотят тратить деньги. На новый телевизор у них деньги есть, а на здоровье сына… Обойдется!»

Катя никогда не делилась этими мыслями с Таней. Разговаривать с холериком – все равно что ходить по лезвию бритвы. Если они поссорятся, Таня запретит Даниэлю к ним приезжать. Просто чтобы показать, кто в доме хозяин. Катя этого не перенесет. Она слишком любит этого мальчика, который молча шагает рядом с ней, держа в каждой руке по палке: время от времени он втыкает их перед собой в землю и перемещается вперед, опираясь только на руки. Как альпинист.