– Нет.

– Мошик, если тебе нужно время, чтобы все это переварить, если тебе хочется побыть одному, я это пойму, – сказала она и отодвинулась на край кровати.

– Не хочется, – сказал он и прижал ее к себе. Сильно. И впервые с тех пор, как они познакомились, у него возникло ощущение, будто он обнимает собственную дочь.

Несколько секунд не было слышно ничего, кроме жужжания гостиничного кондиционера, а затем откуда-то из-под его рук раздался ее голос.

– Обещай мне, что будешь в армии осторожен, – сказала она, щекоча своим дыханием его покрытую редкими волосками грудь.

– Хорошо, – рассеянно пообещал он ее макушке, но Айелет высвободилась из его объятий и снова превратилась в женщину, которая была старше его на целых шесть лет.

– Выслушай меня внимательно, Мошик, – сказала она. – Ты должен остерегаться не только снарядов и мин. В кибуце тебе никто этого не скажет, поэтому скажу я. Самая большая опасность в армии угрожает не телу, а душе.

– Хорошо, я буду осторожен, – поклялся он, после чего она, нагнувшись, поцеловала его в губы, и они с большой нежностью снова занялись сексом. Обычно их сжигала бешеная страсть, и иногда он целовал ее до боли, но в тот раз, единственный за все время, они любили друг друга бережно, нежно и очень медленно.

Утром она, как жена, собрала его в дорогу: приготовила из поданных в гостинице на завтрак продуктов бутерброды с куриной ветчиной и соленым огурцом, завернула их в бумажные салфетки и добавила яблоко; проводила почти до самого призывного пункта (они простились в двух кварталах от него), взяла с него клятву, что он ее не забудет и не влюбится в какую-нибудь сержанточку-девственницу, толкнула его в грудь и сказала:

– Ну иди. Иди же. А то я зареву.

В автобусе, заполненном призывниками (это были его ровесники, но сейчас они казались ему малыми детьми), от тоски у него заныло под ложечкой. Он поднес к носу все еще пахнувшие Айелет пальцы, сунул их в рот, облизал, а затем сильно укусил, но это не помогло заглушить тоску. Чем дальше увозил его автобус, тем яснее ему становилось, что трех лет он не выдержит. Ни за что. Поэтому, как только их привезли на базу, напросился на прием к офицеру, отвечавшему за распределение призывников, и заявил, что скрыл от призывной комиссии наличие шумов в сердце. Офицер его отчитал, но к врачу все же направил; тот, в свою очередь, направил его к другим врачам, в результате чего он попал к еще одному офицеру, который не стал его отчитывать, а вместо этого рассказал, где он с его диагнозом может служить. Вариантов было немного, и он попросился в разведку. Про разведку он ничего не знал, но ему казалось, что это позволит ему чаще видеться с Айелет. Через некоторое время он поступил на офицерские курсы и приложил все усилия, чтобы окончить курсы с отличием (им обещали, что отличникам дадут возможность выбрать место службы по своему усмотрению, например вблизи от дома), но из всего их выпуска этой привилегии удостоился только племянник начальника курсов, а Моше отправили служить очень далеко, на юг страны, откуда он целый год слал Айелет написанные убористым почерком письма, приходившие на почтовый ящик, который она тайно абонировала в Городке-на-границе. В конце концов его ходатайство все же удовлетворили и перевели на должность замначальника секретной-базы-про-которую-знают-все, что позволило ему видеться с Айелет почти каждый день.

В дни, когда Израиль был в отъезде, они с Моше садились в ее машину, направлялись в долину и останавливались в какой-нибудь оливковой роще. Она отвечала за музыкальное сопровождение (если ставила King Crimson, это означало, что сегодня она за медленный секс, если Шалома Ханоха – что ему предоставляется полная свобода выбора). Он брал на себя угощение. Она любила все виды лакричных конфет и свежевыжатый яблочный сок.

Однако в те дни, когда Израиль был дома, они могли встречаться только ночью. Она ждала его – стояла, скрестив ноги и упираясь руками в бедра, – а он шел к ней с бешено колотящимся сердцем.

В одну из таких ночей, когда они сидели на берегу реки и поедали гроздь спелого винограда, она сказала:

– Я беременна. От тебя.

Он перестал жевать, сглотнул и спросил:

– Откуда ты знаешь, что не от Израиля?

– Потому что я с ним не сплю.

– Вообще?

– Вообще.

– Но у тебя же… У тебя же нет живота.

– Срок маленький. Всего четвертая неделя.

– И что ты собираешься делать? – спросил он, хотя уже и сам догадался. Потому что в ее голосе звучало тревожное отчаяние, а ее нижняя, созданная для поцелуев губа задрожала.

– Через два месяца ты демобилизуешься, и мы сможем отсюда сбежать. Уберемся подальше из страны «что люди скажут» и будем воспитывать нашего ребенка. Если, конечно, ты хочешь. Ты хочешь?

До сих пор, вспоминая об этом, он испытывал стыд.

На следующий день она уехала из кибуца. Не позвонив, не оставив письма, не дав ему времени все обдумать. Последней, кто ее видел, была ассистентка врача, делавшего ей аборт. «Когда жена Израиля, Айелет, вышла из клиники, – рассказывала она своей сестре, жившей в том же кибуце, – она была грустная и неразговорчивая. Впрочем, от нас такими уходят все женщины», – добавила она и скорее злорадно, чем сочувственно, вздохнула.

Потом светлый образ Айелет заволокло туманом слухов. Болтали, что ее видели в Индии, с обритой головой. Что она зарабатывает на жизнь гейшей в Токио. Что лежит в психиатрическом отделении больницы в Сиднее и ее держат на таблетках.

Злой на себя, небритый, Бен-Цук слонялся по дорожкам кибуца, обходил места, где они занимались любовью, жадно втягивал ноздрями последние молекулы запаха Айелет, витавшие в воздухе, и прислушивался к разговорам в надежде узнать о ней хоть что-то.

Время от времени ему встречался Израиль, напоминавший его собственное отражение в зеркале, такой же сгорбившийся и небритый; Бен-Цук кивал ему, а про себя думал: «Он единственный, кто способен меня понять, но поговорить с ним я не могу».

Когда боль под ложечкой сделалась нестерпимой, он взял отпуск за свой счет и купил билет на самолет. Решил, что найдет Айелет, упадет перед ней на колени, попросит прощения и будет умолять вернуться. Но за несколько дней до отъезда один из кибуцников, только что вернувшийся из Индии с большим рюкзаком и кучей фотографий, делясь впечатлениями о путешествии, в том числе о том, как он курил травку, как бы между прочим упомянул, что видел там Айелет.

– Ну, бывшую жену Израиля, – пояснил он. – Она живет во дворце с подполковником, сотрудником израильского посольства. Высокий такой… Целыми днями плавает в его персональном бассейне, а его слуги готовят ей всякие деликатесы.

– Знаешь, – сказал другой кибуцник, также недавно побывавший в Индии, – я вроде бы тоже ее там видел. На рынке. Даже помахал ей – хотел поздороваться. Но ее загородил высокий мужик, с которым она была, и она меня не заметила.