— А в завещании поместье?

— Как минимум.

— Поместье в гробу не поместится.

— Там даже не поместятся и бабки, которые к нему прилагаются.

— Ого, как все запущенно…

В это время вошел и прошествовал Шимс. На подносе он нес бумажку с написанными на ней циферками.

— Что это, шифр, Шимс?

— Отнюдь, это номер машины-с.

— А как тот, в машине?

— Жив-с.

— Вы его покормили?

— Да-с.

— Что он вам сказал?

— Благодарил-с.

— Класс. Я бы, может, тоже не прочь так сидеть себе и смотреть на чужие окна, как в ресторане.

— Не очень-то рассидишься, когда так тесно и все в тумане-с.

— Нет, Шимс, ну серьезно, что он рассказывал? — вступил в диалог Генри.

— О, — со сдержанным чувством ответил Шимс, — если в мои обязанности входило принимать исповедь, мне, наверное, следовало быть священником-с.

И испарился.

— Опа, исчез… Он, вообще, на чьей стороне, этот Шимс? — мрачно спросил Генри. — Он с ним или с нами?

— Насколько я знаю Шимса, — предположил я. — Тот, который в машине, живет в Челси.

— Это логично, — признал Генри. — Если он художник, то он может, как я слышал, жить в Челси. Но почему Шимс…

— При виде джентльмена из Челси мой камердинер впадает в прострацию и утрачивает выучку. В нем просыпаются темные инстинкты.

— В просра…

— В прострацию. Он не понимает богемной одежды, не приемлет ее, считает излишней и не идущей к делу. У него иногда даже непроизвольно поднимается бровь. Левая. Он левой половиной лица хуже владеет, и поэтому возникает подъем брови.

— Эрекция брови.

— Скажем так, инсталляция брови.

— Это тебя в Кембридже этой пошлости выучили?

— Да нет, мальчишки во дворе.

— Ага. Послушай, он там все еще сидит с этой бородой. А давай его поймаем!

— Давай!

— У тебя что-нибудь есть с собой?

— У меня трость.

— Это хорошо, это веский довод. А у меня кольт. Если надо кого демократизировать…

— Шимс! — закричал я. — Пальто, шляпу!.. Шимс, только, дружочек…МОЮ шляпу.

— Болотного цвета, с фазаньим пером-с, — бодро констатировал Шимс, внося одежду. Он не был похож на оскорбленное чучело лягушки, не изображал девственницу, нашедшую в салате неприлично извивающуюся мужскую часть червяка (червяки, как всем известно, в разных частях своего тела принадлежат к разному полу и поэтому всегда чуть-чуть мужчины). Он не вел себя, как Шимс, подающий мне тирольскую шляпу для выхода на улицу (а мы живем, повторяю, на Беркли-Меншнз, куда забредают люди). От его равнодушия мне стало неприятно, я подумал, что зря потратил свои деньги.

Быстро одевшись, мы выбежали из дому. На Беркли-Меншнз, было весьма неприятно. Почему дворники не убирают эту воду? Тем не менее, мы не отступили, и под проливным дождем, без зонтиков, подошли к машине. Я рукоятью трости постучал в окошко. Оттуда высунулась борода Рожи Баффета и хамским тоном гения вроде даже и признанного, но недостаточно и не всеми, спросила:

— Эй, два хмыря! Кто из вас Генри, а?

Генри сказал:

— А ты чо, сам не знаешь?!

— Неа. Я следил за Мортимером, — объяснила борода.

— Ага, ага. Ясно. Вот, это он — Генри.

Я важно кивнул.

— А почему у него тирольская шляпа, если он из Америки? — продолжил допрос оборзевший клок растительности.

— Почему… ну ты читал Майн Рида? — нашелся Генри. — «Всадник без головы». Это старый индейский обычай — меняться одеждой. Мы поменялись шляпами.

— Ответь же мне, Всадник без головы и без лошади, — все никак не успокаивалась борода, — почему американский акцент у тебя, а не у него?

— Потому, — ввернул я, — это еще один старый индейский обычай, которыми так богата старушка Англия. Мы поменялись акцентами.

— Так все и было? — с нехорошей полицейской куртуазностью удивилась борода.

— Мы поспорили на пять дол… на пять фунтов, — объяснил Генри, а сам думает «Ого!», — что я сегодня до вечера буду говорить, как американец. Значит, хорошо выходит, раз ты повелся.

— Ничо у тебя не выходит, — возразил я с еще более брутальным выговором, стараясь произносить побольше букв. — Лох только мог повестись, что из Англии не выезжал. Гони 5 фунтов!

— Да ты чо! — сорвался Генри. — Да чо ты мне голову морочишь, да я в Чикаго…

— В общем, парни. Мне нужен Генри, — прервала завязывающуюся дискуссию борода Рожи Баффета.

— … а, Генри… это он! — сказал Генри, указывая на меня.

— Я Генри! — сказал я.

— Генри, — сказала борода, обращаясь ко мне. — Ты собираешься поехать в Баскервиль-Холл.

— Ага, — кивнул я.

— Отговаривать тебя, как я понимаю, бессмысленно.

— Ага, — кивнул я.

— Потому что надо вступить во владенье.

— А как же. Я именно для этого притащился из Америки, знаете ли.

— Про собаку в курсе?

— Естественно, — сказал я. — Огромна, и черта черней самого, и пламя клубится из пасти… ее.

— Именно. Так вот что я хочу тебе сказать, Генри. В ту ночь, когда сэр Чарльз вышел к калитке, у него было назначено свидание вовсе не с собакой.

— А с кем же? — хором удивились мы с Генри.

— С этой рыжей лисой Лорой Лайонс.

— Невероятно! — воскликнул я. — С лисой?!

— Так вот, — продолжила борода, не почтив вниманием мою реплику. — Если ты, Генри, начнешь свои ходули подтаскивать к Лоре, то будет тебе и собака, и ночные прогулки по девочкам, и шарики тебе оторвут, понял?!

— Не понял, какие шарики? В мозгу?

— На полроста ниже. Я оторву, — уточнила борода.

— Ты не завивайся чересчур, х. художник, — процедил Генри. — Я с Генри в Баскервиль-Холл поеду, а я боксер. Слугу моего с сэндвичами только что видел?

— У которого фонарь красивый?

— Это я утром тренировался, он чай вносил и слегка под замах подвернулся. Слегка! Тебе так не повезет.

— Мазила! — шкодливым фальцетом быстро выкрикнула борода и, осуществив этот акт мести, тут же резко стартонула. Машина скрылась в пелене дождя.

Мы с Генри остались посреди мокрой улицы, обляпанные щедрой весенней грязью.

— Я, наверно, знаю эту Лору Лайонс, — сказал я задумчиво. — Рыжую. Которая любит подкрасться сзади и гавкнуть в ухо. Правда, ее раньше звали Лора Френкленд, но сходство слишком велико, чтобы быть случайным.

— Понятно, — сказал Генри, — вот так-то старик и умер. У него было плохое сердце.

— А у кого оно хорошее, — угрюмо ответил я.

— У меня хорошее, — сказал Генри. — Доброе.

И добавил:

— Наверно, этот борода — ее муж. Мы же так и думали, что он Лайонс. И она тоже Лайонс.

— Выскочить за художника, это на нее похоже.

И мы вернулись в квартиру, по дороге разговаривая таким образом:

— Меня не то беспокоит, — сказал Генри, — что этот штрих с бородищей обратил внимание на наш акцент. Это меня скорее мобилизует. Еще сегодня вечером я