водки и граненый стакан. Налил и выпил, закусил куском черного хлеба с солью. Постоял еще немного, допил то, что оставалось, и пошел обратно. Еще неделю назад, представляя будущий поход на кладбище, он был уверен, что на могиле скажет несколько слов, умных и важных для себя и Татьяны, но все слова исчезли. Хорошо, что есть этот участок на старом кладбище, иначе Таня лежала бы где-нибудь на огромном перекопанном пустыре далеко за городом.

* * *

Следующим утром позвонил мужчина с дребезжащим голосом, представился именем и фамилией, которые невозможно запомнить, но разрешил, чтобы не напрягать голову, звать его просто Фимой. Есть разговор, очень важный и срочный, лучше всего переговорить дома у Разина часа через полтора, тот сказал «приезжайте», положил трубку и вспомнил, что не назвал адреса. Через полтора часа в дверь позвонили, появился человек с портфелем в черном пальто, с длинными пегими волосами. Он снял обувь и прошел в кухню так уверенно, будто бывал здесь уже раз сто и все хорошо знал.

Он сказал, что познакомился с покойной Татьяной Федоровной через общую знакомую Наталью Ивановну, преподавательницу английского, еще пару месяцев назад. Эта учительница позвонила ему и сказала, что ее лучшей подруге срочно нужны две с половиной тысячи рублей. Фима не хотел связываться с этим делом, он занятой человек, но Наталья стояла на коленях, она дала поручительство, он нашел деньги, вот как было. Прямо здесь, на этом месте, на этой кухне, он передал все до копейки Татьяне Федоровне, увы, покойной. Фима вытащил паспорт и показал Разину. Сказал, чтобы не было и намека на обман, они сначала посетят юридическую контору, у тамошнего нотариуса оформляли все бумаги, это тут, совсем рядом.

Фима показал копию договора, Разин прочитал текст, — подпись жены, это определенно рука Тани. Из комнаты, чтобы Фима не слышал, он позвонил учительнице, спросил про заемные деньги. Она испуганным надтреснутым голосом ответила, да у Танечки были проблемы с финансами, намечался ремонт дачи, спасибо Фиме, он помог, дал деньги под сорок процентов годовых, господи, сейчас взаймы дают на год по ставке сто процентов. Пришлось ехать в какой-то курятник, ждать на лестнице, потому что в коридоре и на площадке у входа все подступы заняла тесная группа людей. Нотариус, как договорились по телефону, вышел к ним, посмотрел договор, исчез, вернулся и сказал, что он все проверил: бумага правильная. Он сам ее подписывал, помнит женщину, очень интеллигентная.

— Слушайте, у вас память хорошая, — сказал Разин. — Может быть, Татьяна Федоровна оформляла у вас еще какие-то бумаги?

Нотариус ответил, что это весьма возможно, но на проверку может уйти время, которого сейчас нет, заходите в другой день. Они вернулись домой, сели за стол на кухне. Разин сказал, что Татьяна не имела права брать взаймы такие деньги, не посоветовавшись с ним, с мужем, она знала, что отдавать долг нечем. Теперь Разин совершенно не готов сорить деньгами. Из этого следует, что человек, который хотел заработать, проиграл, потерял свои бонусы и часть основного капитала.

— Это вы про меня? — округлил глаза Фима.

— Именно.

Разин сказал, что готов выплатить половину той суммы, включая проценты, которую заняла Татьяна, это очень хорошее предложение, они оба об этом знают и не будут ломать комедию, в противном случае, процентщик может вообще ничего не получить, они вдвоем будут таскаться по судам, потратив на это остаток жизни. У Разина сейчас такая ситуация, что свободного времени очень много, он примет участие в судебных заседаниях, и обязательно выиграет. Фима поежился, будто уже получил повестку в суд.

— Ладно, давай, — сказал он. — Все моя проклятая доброта.

Разин ушел в спальню и вернулся с деньгами. Как только Фима убрался восвояси, он порвал расписку и бросил бумажки в унитаз.

Глава 10

Поутру душу стали томить странные тревоги и сомнения. Понятно, что Разин не учел или не сделал нечто важное. Он вошел в ванную, лег на пол и поковырял ножом три нижних плитки над бордюром. Плитки лежат аккуратно, между ними почти не было зазора, но все-таки это не то, что хотелось увидеть: он сам клал плитку, используя импортную светлую мастику, а сейчас все держалось на каком-то желтоватом клее. Он встал и вернулся с инструментом, отделил плитки от стены, засунул руку в пустое пространство, потянул на себя металлическую коробку, уже определив по весу, что она пуста.

Коробка из-под конфет с рисунком Большого театра была немного мятой, будто выдержала два-три удара молотком. Он сел, поднял крышку, — пусто. Татьяна не могла знать об этой коробке. Нашла тайник не она, иначе зачем бегать по знакомым с протянутой рукой.

Разин долго возился со вторым тайником, устроенным в стене между спальней и маленькой комнатой. Он отодвинул бельевой шкаф, отделил от пола кусок плинтуса. Когда-то сюда была помещена коробочка из-под чая, хранившая купюры, скатанные в твердые рулончики, прихваченные резинками. Коробку ему оставили, видимо, — как сувенир собственной беспечности. Увы, нельзя прятать в стенах металлические коробки, их легко найдут. Ясно, что это сделали люди не из конторы, они бы не взяли деньги, украл тот, кто был вхож в этот дом. Этот человек или эти люди забрали все, что было, и замаскировали кражу, чтобы хозяин не сразу хватился.

Господи, где в этой стране прячутся люди с деньгами? Их не так много в СССР, но где-то они есть, живут и работают, вот бы встретиться и спросить: граждане, где вы храните капиталы, ваши доходы, не учтенные государством? В Сберкассе? Дома? У Родственников? На даче, в герметичной емкости, закопанной под кустом роз? Кажется, он перебрал все варианты. Давно наступила глубокая ночь, а он все сидел на кухне, курил, глядел на пустую банку и думал: если один человек потерял почти все деньги, значит, другой человек неплохо заработал. Просто и гениально. Видимо, это один из тех немногих разумных законов, который работает сейчас, в наши дни, при советской власти, когда в этой стране уже почти ничего не работает.

* * *

Вскоре появился еще один персонаж, который ухитрился ссудить Татьяне две с половиной тысячи рублей. Это был общий знакомый, некий Леонид, который когда-то работал в Министерстве иностранных дел, знал три языка и объездил почти всю Европу, но вдруг из МИДа его вежливо попросили, пошли разговоры, что он деспот, издевается над женой и детьми, говорили еще что-то неприятное.

После увольнения и развода Леонид успел позабыть дипломатический этикет, стал небрежно одевался и употреблять