— Идиоты, — с чувством произнес он, усаживаясь за руль. — Машина им понадобилась!

Круто вывернув колеса, он подал машину вправо, к самому кювету, затем, до отказа выкрутив руль влево, сдал назад, выбравшись из устроенного машинами грабителей капкана. Здесь он развернулся, задев колесами противоположную обочину, и поехал домой, не удостоив прощальным взглядом оставшиеся в темной пустынной аллее «десятку» с работающим двигателем и включенными фарами и полицейский «форд», мигалка которого продолжала беззвучно и бесполезно пронзать синими и красными вспышками густой предутренний туман.

* * *

Они стояли на середине горбатого мостика, переброшенного через узкий канал, что соединял два искусственных водоема. Утренний туман уже рассеялся, в безоблачном, по-весеннему ярко-голубом небе сияло ничем не затененное солнце, в лучах которого ослепительно сверкали фальшивой позолотой рельефные латинские буквы на носу пришвартованного у дальнего берега парусника. Они складывались в название «Fortune»; «Фортуна» стояла не на той стороне, но людей на мостике это не беспокоило: настоящая фортуна была с ними, поскольку оба давно овладели тонким искусством общения с этой капризной особой.

Слева над подернутыми легкой зеленоватой дымкой распускающейся листвы кронами парковых деревьев виднелась крытая синей металлочерепицей крыша графской усадьбы. При дневном освещении старый парк не лишился своего очарования, но налет ночной таинственности исчез без следа. Битое бутылочное стекло уже смели с брусчатки, лишь в выемках между шероховатыми гранитными торцами блестела на солнце мельчайшая стеклянная крошка. Машины следственной и санитарной бригад давно уехали, об их присутствии теперь напоминал лишь обрывок полосатой желто-черной ленты, которой в последние годы российские правоохранители по примеру западных коллег повадились обносить место преступления. Он свисал с ветки прибрежного куста, издалека похожий на чей-то потерянный шарф, и легкий ветерок играл его свободно болтающимся концом, пока тот не запутался в ветках.

От ветра по зеленоватой воде стоячего пруда бежала легкая рябь, на которой покачивался прибитый к берегу растительный мусор. Правее мостика в бурой массе гниющей органики отчетливо белел плавающий фильтром кверху, как рыбацкий поплавок, окурок. Судя по золотому ободку, который был хорошо различим даже на таком расстоянии, сигарета была не из дешевых, и Андрей Родионович неожиданно уверился в том, что эту сигарету незадолго до смерти выкурил и выбросил в канал тот, кого через час после рассвета увезли в ближайший морг в глухом жестяном кузове санитарного микроавтобуса. С учетом продолжительности пребывания окурка в воде доказать или опровергнуть это представлялось делом затруднительным, если вообще выполнимым. Более того, в этом не было никакой необходимости: какая, в самом деле, разница, успел приговоренный выкурить свою последнюю сигарету или не успел? Но размокший бычок притягивал взгляд так же властно и неодолимо, как сильный магнит притягивает железную иголку, и чем дольше Андрей Родионович Пермяков на него смотрел, тем сильнее укреплялся во мнении, что золоченый фильтр до сих пор хранит на себе следы ДНК безвременно почившего замминистра обороны.

Говорить об этом вслух он, естественно, не стал, поскольку считал, что специалистов по части бесполезного сотрясения воздуха на свете с лихвой хватает и без него. Один из них в данный момент находился в непосредственной близости, прямо за правым плечом Андрея Родионовича, который, засунув руки в карманы легкого плаща, стоял у ажурных перил литого чугуна. Специалиста звали Иваном Сергеевичем, фамилия его была Буров; при определенных обстоятельствах он отзывался на известную крайне ограниченному кругу лиц кличку. К слову, кличка его была вовсе не «Бурый», поскольку получил ее Иван Сергеевич не в школе, не в армии и не в местах лишения свободы, а в совсем других местах, куда так называемому электорату вход строжайше воспрещен. Поговорить Иван Сергеевич действительно любил; при желании его ораторский талант можно было рассматривать как недостаток — довольно серьезный, но вместе с тем простительный, поскольку генерал Буров умел работать не только языком, причем умел так, как умеют немногие.

— Вон там, — показывая рукой, говорил Буров, — у самого устья канала, ближе к правому берегу, он и плавал. Мордой вниз, руки крестом…

— Да, я видел фотографии, — заткнул бьющий из генерала фонтан избыточной информации Пермяков.

— Откуда? — изумился, было, Иван Сергеевич, но тут же спохватился: — А, ну, да. Конечно.

Андрей Родионович вспомнил цветные, излишне красочные и натуралистичные фотографии, которые сегодня утром, в самом начале рабочего дня, легли ему на стол — вернее сказать, на монитор его персонального компьютера, который в последнее время стал настолько удобным и незаменимым инструментом любого руководителя, что трудно было не думать о том, насколько эта штуковина опасна. На фотографиях все было именно так, как рассказывал Буров: серые пряди редеющего тумана над свинцовой водой, а в воде — плавающее лицом вниз грузное тело в промокшем насквозь вечернем костюме, с руками и ногами, раскинутыми в стороны так, словно человек пытался изобразить знаменитый рисунок Леонардо или не менее известную людям среднего возраста эмблему — знак качества СССР. Еще фотограф зачем-то снял разбитую бутылку «хенесси экс-о» и отдельно, крупным планом — лежащую рядом с лужицей дорогого элитного пойла бензиновую зажигалку в подернутом радужной поволокой окалины металлическом корпусе. Судя по этой окраске, зажигалка горела, лежа на земле, пока в ней не кончился бензин. Можно было предположить, что смерть застигла покойного замминистра в то мгновение, когда он пытался прикурить очередную сигарету. Но размокшая в кисель пачка лежала в кармане пиджака, незажженной сигареты ни на мосту, ни в воде вблизи него не обнаружили, и это, с точки зрения Андрея Родионовича, был прокол — микроскопический и притом, судя по всему, единственный, но все-таки прокол.

— Вскрытие? — не поворачивая головы, поинтересовался он.

— Произведено, — сказал Буров. — Ввиду особой важности дела, непосредственно в лаборатории института криминалистики ФСБ. Результат не вызывает сомнений и не поддается двойному истолкованию. Он умер от обширного инфаркта и в канал упал уже мертвым — в легких не обнаружено ни капли воды. Следов борьбы или насилия тоже не обнаружено, зато уровень алкоголя в крови буквально зашкаливает — честно говоря, мне, лично, непонятно, как он вообще сюда добрел. Короче говоря, никто не сомневается, что налицо несчастный случай — досадный, прискорбный, но никоим образом не выходящий за рамки обыденных представлений. На сердце он никогда не жаловался, но, как говорится, до поры кувшин воду носит. Работа нервная, напряженная, а тут еще и выпил лишнего — далеко ли до беды? Перепил, вышел освежиться, тут его и прихватило…

— Освежиться? — мгновенно вычленил слабое звено в цепи его рассуждений Андрей Родионович и, чтобы было понятнее, демонстративно посмотрел в сторону синеющей над верхушками деревьев крыши.

До здания клуба было метров сто — пустяк для неторопливой прогулки при солнечном свете, но многовато для лишенного романтической жилки человека, бредущего на непослушных ногах сквозь холодный ночной туман. Буров понимающе кивнул.