Через карусель атакующих «Фокке-Вульфов», вращаясь в штопоре, пролетел пылающий «Мустанг».

Недалеко от его горящих останков совершил аварийную посадку Ме-109.

Горькая доля, старик! Ты, вероятно, выбил себе все зубы. Печально… Если бы ты летел в другом направлении, то мог бы приземлиться за нашей линией фронта.

Штурмовку было необходимо прервать. Счетчик на приборной доске показывал, что боекомплект израсходован полностью.

Полет на бреющем южным курсом. Позади нас потянулись следы трассеров зенитной артиллерии. Слишком поздно – наши «птички» проносились над живыми изгородями и деревнями.

Теперь моя эскадрилья находилась в воздухе в одиночестве. Остальные все еще проводили штурмовку, когда я докладывал по радио.

Мы мчались на юг над верхушками деревьев на скорости 560 км/ч, и я усмехался, когда видел, какую панику вызвало наше появление. Так близко от земли никто не мог отличить немецкий самолет от союзнической машины, когда он внезапно выскакивал и с ревом проносился над головой.

Все бросались в укрытия – немецкие солдаты, нормандские крестьянки и крестьяне и даже домашние животные. Лошади переходили в дикий галоп, автомобили резко останавливались, и их пассажиры быстро ныряли в придорожные канавы.

Внезапно мои «Фокке-Вульфы» были обстреляны с правой стороны, и немецкая зенитная батарея преуспела в том, что томми не смогли в тот день сделать с моей эскадрильей. Одну машину подбили, и она упала в лес. Мы набрали высоту и выпустили красную сигнальную ракету, но обстрел прекратился, когда зенитчики увидели черные кресты.

Мы сделали широкий круг над этим ставшим фатальным лесом. Над местом падения не было заметно дыма. Затем мы обнаружили просеку более сотни метров длиной, которую прорубил «Фокке-Вульф». Машина замерла в конце просеки, и солдаты оказывали помощь летчику, лежавшему около обломков. Он, казалось, вышел сухим из воды.

Пилот, должно быть, «положил» свою машину на верхушки сосен, которые сработали как тормоз, когда крепкие крылья срезали их.

На следующий день пилот, унтер-офицер Кролл, с парашютом под мышкой, хромая, появился в Виллькобле. Это было чудо. Кроме нескольких ушибов и ободранной голени, он не получил никаких повреждений, но шок от пережитого все еще был виден в его измученных глазах.

После тяжелого дня я решил снять напряжение контрастным душем: сначала горячим, потом холодным.

Встряхиваясь, словно мокрая собака, я выпрыгнул из ванны, растерся грубым полотенцем, пока тело не стало красным, как у рака. Бросив взгляд в зеркало, я понял, что выгляжу как старая обезьяна. Придется бриться…

Бодро насвистывая, я достал бритву, разминая при этом, подобно атлету, мышцы ног. Неприлично, что всегда приходится насвистывать песни английских солдат. «Эта длинная дорога в Типперери…»[100] Почему Хермс Ниль[101] не напишет для нас что-нибудь пристойное вместо собрания старомодных, сентиментальных «девичьих»[102] песенок? И эта отвратительная ностальгическая мелодия: «Ich moht zu Fuss na Kolle gahn». Это чертовски глупо, и не только за счет строчки «Выбросите свои доспехи».

«Так, старик, ты выглядишь великолепно».

Я подмигнул фотографии жены. «Тебе должно быть стыдно за саму себя. Ты смотришь по-другому, когда мужчина одет». Я положил фотографию лицом вниз. Женщины всегда осложняют жизнь…

Безветренный вечерний воздух заставил меня почувствовать себя добродетельным. Я хотел лишь праздно лежать перед окном, смотря на зеленый лес и дорогу, ведущую к аэродрому.

Я ощущал себя чистым и невинным, как младенец, после всех этих потных, трудных дневных задач.

Пребывая в созерцательном настроении, я налил себе коньяку и улегся на диван.

Раздался стук в дверь.

– Подождите минуту.

Я проглотил свою выпивку, надел спортивные шорты и белую рубашку с короткими рукавами. Куда этот чертов Макс снова спрятал мои сандалии? Естественно, прямо под кроватью, там, где я не мог добраться до них. Затем я открыл дверь.

– Добрый вечер, Вилли.

Это был Ханнес Мёллер. Мы стали близкими друзьями. У нас была одна родина, и в наших жилах текла одна кровь. Сходство наших характеров только укрепило нашу дружбу, которая обязательно рождается среди тех, кто постоянно сталкивается с опасностью и смертью.

– Чувствуйте себя как дома, Ханнес, – сказал я, подталкивая вперед стул.

– Что вы читаете? Гёте? Вы считаете, что это уместная литература для чтения на войне?

– Смотрите сами. – Я взял книгу из его рук, перевернул страницу или две, пока не нашел то, что хотел. Указывая пальцем на строку, я вернул книгу своему другу. – Здесь, прочитайте это.

И Ханнес Мёллер, смотревший в глаза смерти в сотне «собачьих схваток», начал читать приятным голосом, который можно было услышать, лишь когда он играл на своем излюбленном банджо.

Зазвонил телефон, прерывая чтение.

– Да. Хейлман слушает.

– Это Вайсс. Пойдемте с нами в кафе De la Paix. Мы должны выпить на прощание с Эмилем. Он назначен командиром II./JG26 и уезжает завтра утром.

Тридцать минут спустя я запирал свою дверь.

– Вы идете с нами, Ханнес?

– Если командир не возражает.

Стукнула входная дверь. Снаружи стоял мой «Ситроен». Я запустил двигатель, и яркий желтый спортивный автомобиль, проехав по узким улочкам Малабри,[103] вырвался на широкую автостраду, ведущую к Версалю.

– Вы едете чертовски быстро, – произнес Мёллер, закуривая сигарету. Он прикурил еще одну и вставил ее между моими губами. – Не мчитесь словно проклятый сумасшедший. Вы сейчас не в своем «ящике».

Я резко повернул направо. Мимо скользил сумеречный пейзаж: группы вилл в маленьком сосновом лесу, ухоженные парки и маленькие долины между Сен-Жерменом и Ско,[104] столь типичные для берегов Сены южнее Парижа.

Мы достигли Жюи.[105]