На высоте 5,5 тысячи метров эскадрильи выполняли широкий круг над Авраншем. Двадцать пять «Фокке-Вульфов» летели возглавляемые Тоймером, замещавшим командира группы. Черные грибовидные разрывы зенитных снарядов сопровождали их от позиции к позиции.

Они достигли северной точки поворота. Задание заключалось в том, чтобы нанести штурмовой удар по американцам, приближавшимся с севера.

В тот день меня обуревали неясные предчувствия.

Накануне вечером я стал жертвой сентиментального настроения и приложил все усилия, чтобы прогнать свою слабость при помощи алкоголя. В полночь я все еще писал письма, как если бы хотел сказать последнее прости, и продолжал вглядываться в снимки моей молодой жены и детей, которые стояли на почетном месте на письменном столе.

Это проклятое суеверие летчиков.

Абсолютная безнадежность моего существования как пилота никогда так ясно не стояла перед моими глазами.

Я знал, что моя очередь должна будет наступить. Я избегал неприятностей уже слишком много раз. Каждый боевой вылет был вызовом судьбе.

Мое самообладание было на пределе, когда я поднимался на крыло своего преданного «Фокке-Вуль-фа» и залезал в кабину. Рисунок на фюзеляже, указывавший на мою тринадцатую победу, еще был свежим, и эти сотни раз проклятые летные суеверия, в которые все еще искренне верили, и эта цифра 13 так сильно расстроили меня, что я чувствовал, что струна уже натянулась, чтобы решить мою судьбу.

В ходе вылета самая безобидная мелочь очень сильно меня волновала, и теперь на 5,5 тысячи метров над Авраншем моя тревога вернулась ко мне.

Чтобы не видеть ничего, пикируя сквозь убийственный заградительный огонь, я съежился в своем кресле, следя за мирной, обычной работой кислородного прибора. При каждом вдохе и выдохе он, казалось, открывался и закрывался, подобно паре губ, в то время как я терял высоту.

Мощь огня зенитной артиллерии все нарастала, пока он не стал настоящим ураганом.

Было бы чудом, если бы кто-нибудь смог выбраться из него. Широкий поток черных грибовидных разрывов отмечал маршрут нашего полета по синему солнечному полуденному небу.

В ужасе, но, все еще полностью осознавая, что нахожусь в предельной опасности, я летел дальше. Один из снарядов разорвался очень близко от моей кабины, и мой «Фокке-Вульф» подбросило в воздухе. На подсознательном уровне я понял, что кабина самолета повреждена.

Летный шлем был разорван и теперь висел лишь на одном ремне на моем правом ухе. Я сбросил его, поскольку он пришел в негодность. Я вызвал командира по двухсторонней связи. Никакого ответа. Неужели антенну тоже оторвало?

Указатель числа оборотов показывал, что они значительно ниже предписанных 3500 об/мин и продолжают падать. Двигатель кашлял и фыркал.

Сжав губы, я выполнил левый крен. Слава богу, дыма нигде не видно, так что нет необходимости покидать самолет. Перед каждым прыжком с парашютом пилот сильно нервничает. Возникает сильное давление в области сердца и живота, колени дрожат и появляется сильный страх, что высокий киль и крылья могут стать ловушкой для пилота, после того как он выпрыгнет, и перемолоть все его кости.

У меня возникла нехватка кислорода, кровь, казалось, кипела в мозгу. Мои пальцы болели, словно их кололи булавки и иглы. Дышать стало труднее, даже с открытым ртом, я чувствовал головокружение, нетерпеливо пытаясь вогнать разреженный воздух в легкие.

Теперь, в момент максимальной опасности, мое тело резко наклонилось вперед, одна рука отчаянно сжимала ручку управления, другая – рычаг дросселя, перед моими глазами струилась темно-лиловая пелена; альтиметр миновал отметку 3,7 тысячи метров, ниже которой в атмосфере содержится достаточное количество кислорода.

А затем каким-то чудом двигатель, видимо от увеличившегося притока кислорода, стал набирать мощность. Стрелка указателя оборотов отклонилась вперед, и «Фокке-Вульф» начал набирать высоту в восточном направлении, уходя из-под огня противника.

«Возможно, я смогу дотянуть до Шартра», – подумал я. Опасность вернула мне хладнокровие. Если же это не получится, то я найду какой-нибудь ровный участок земли, чтобы посадить свою «птичку».

Я все еще был лишь на высоте 1800 метров.

Никаких шансов добраться до Шартра. Это была страшная мысль, поскольку я понятия не имел, как далеко продвинулись американцы. Тем утром они начали движение, и теперь ожидалось фронтальное наступление в районе Парижа.

Я подумал о том, что меня возьмут в плен и больше не будет никаких вопросов. Война окончена, если не сегодня, так завтра, в любом случае она закончится через какие-то месяцы и все это убийство напрасно. Не будет иметь никакого значения, если однажды, рано или поздно, янки захватят меня словно опасного разбойника или если я сохраню свою жизнь для будущей жизни после того, как весь этот кошмар закончится.

Тошнотворный, удушливый запах бензиновых паров начал просачиваться в кабину. Я внимательно посмотрел на три прибора, столь жизненно важные для моего двигателя – указатели числа оборотов, давления и температуры. Температура была очень высокой, и стрелка дрожала значительно выше опасной черты.

«Держись, старина. Скоро ты будешь внизу».

К своему удивлению, я заметил позади себя четыре истребителя. Может, это Ме-109? Нет. Тогда по очертаниям это должны быть «Спитфайры». Они стали редкими гостями в небе над Францией после того, как начались атаки беспилотных самолетов.[114]

Я оказался прав. Это были «Спитфайры», и я мог четко идентифицировать их, когда они подтянулись поближе. Нажатие на кнопку радиопередатчика и доклад в наземный центр управления. «Чертов болван, ты что, забыл, что рация выведена из строя?» Вокруг кабины возникло огненное ожерелье трассеров. Я не выполнял никаких маневров ухода от огня, поскольку поврежденный «Фокке-Вульф» не мог набрать необходимую скорость, чтобы попытаться избавиться от преследователей. Англичане, вероятно, заметили это и со своим обычным благородством не собирались сбивать беспомощного противника. Возможно, они намеревались принудить меня приземлиться на одном из их аэродромов; подобное расценивалось как очень отважный поступок, и за него давали вдвое больше очков, чем за сбитый вражеский самолет. Англичане, конечно, имели ту же самую систему очков для награждения, что и немцы.[115]

Эллипсовидные, заостренные крылья с красно-бело-синими кругами были все ближе.

Томми, убрав газ, с трудом держались на моей скорости.