Когда все было готово, Дюкло поднялась на свое возвышение ипродолжила нить своего повествования такими словами:

«Три дня моя мать не появлялась дома, и ее муж,обеспокоенный скорее за последствия и деньги, чем за ее персону, решил войти вее комнату, где они обычно прятали все, что у них было самого ценного. Каковобыло его удивление, когда вместо того, что он искал, он обнаружил записку отмоей матери, которая писала ему, чтобы он смирился с постигшей его потерей,потому что, решив расстаться с ним навсегда и совсем не имея денег, онавынуждена была взять с собой все, что могла унести; и что в конечном итоге онможет обижаться за это лишь на себя и на плохое с ней обращение, и онаоставляет ему двух девочек, которые стоят всего того, что она уносит с собой.Но малый был далек от того, чтобы считать, что одно стоило другого; он намвежливо сказал, чтобы мы даже не приходили ночевать домой, и это было явнымдоказательством: он не думал так, как моя мать. Почти ничуть не обидевшись натакой прием, который давал нам, сестре и мне. полную свободу предаться в своеудовольствие той самой жизни, которая начинала нам нравиться, мы думали лишь отом, чтобы забрать той мелкие вещи и так же быстро распрощаться с дорогимотчимом, как он сам того желал. Мы перебрались с сестрой в маленькую комнатку,расположенную неподалеку, ожидая покорно, что еще преподнесет нам судьба. Нашипервые мысли были об участи нашей матери. Мы ни минуты не сомневались, что онанаходится в монастыре, решив тайно жить у кого-нибудь из святых отцов или бытьу него на содержании, устроившись в каком-нибудь уголке неподалеку; мы все ещене слишком беспокоились, когда один монах из монастыря принес нам записку,которая заставила изменить наши предположения. В записке говорилось, чтоследует, как только стемнеет, прийти в монастырь к монаху-сторожу, тому самому,который пишет эту записку; он будет ждать нас в церкви до десяти часов вечера иотведет нас туда, где находится наша мать, и где она с удовольствием разделит снами счастье и покой. Он настойчиво призывал нас не упустить случая и особенносоветовал скрыть свои намерения от всех, поскольку было очень важно, чтобыотчим не узнал ничего о том, что делалось для нашей матери и для нас. Моясестра, которой в ту пору исполнилось пятнадцать лет и которая быласообразительней и практичней, чем я, которой было только девять, отославчеловека и ответив, что она подумает об этом, не могла не сдержать своегоудивления по поводу этих действий. «Франсон, – сказала она мне, –давай не пойдем туда. За этим что-то кроется. Если это предложение искреннее, топочему моя мать не приложила записки к этой или, по меньшей мере, не подписалаее? Да и с кем она может быть в монастыре? Отца Адриена, ее лучшего друга, неттам почти три года. С того времени она была лишь мимоходом, у нее там нетбольше никакой постоянной связи. Монах-сторож никогда не был ее любовником. Язнаю, что она развлекала его два-три раза, но это не такой человек, чтобыподружиться с женщиной по причине одного: нет человека более непостоянного ижестокого по отношению к женщинам, как только его прихоть прошла! Откуда в немможет взяться интерес к нашей матери? За этим что-то кроется, говорю тебе. Мнеон никогда не нравился, этот старый сторож: он – злой, твердолобый, грубый.Один раз он затащил меня к себе в комнату, где с ним были еще трос; после того,что со мной там произошло, я крепко поклялась, что больше ноги моей там небудет. Если ты мне веришь, то давай оставим всех этих прохвостов – монахов.Больше не хочу скрывать от тебя, Франсом: у меня есть одна знакомая, я дажесмею говорить, одна добрая подруга, ее зовут мадам Герэн. Я посещаю ее вот ужедва года; с того времени не проходило недели, чтобы она не устроила мне хорошуюпартию, но не за двенадцать су, как то, что бывают у нас в монастыре: не былони одной такой, с которой я бы не получила меньше трех экю! Взгляни вотдоказательство, – продолжила она, показав мне кошелек, в котором былобольше десяти луидоров, – ты видишь, мне есть на что жить. Ну так вот,если ты хочешь знать мое мнение, делай, как я. Госпожа Герэн примет тебя, яуверена в этом; она видела тебя восемь дней тому назад, когда приходила замной, чтобы пригласить на дело, и поручила мне предложить тебе то же самое;несмотря на то, что ты еще мала, она всегда найдет, куда тебя пристроить.Делай, как я, говорю тебе, и наши дела вскоре пойдут наилучшим образом. В концеконцов, это все, что я могу тебе сказать; в виде исключения, я оплачу твоирасходы за эту ночь, но больше на меня не рассчитывай, моя крошка. Каждый – самза себя в этом мире. Я заработала это своим телом и пальцами, и ты делай также! А если тебя сдерживает целомудрие, то ступай ко всем чертям и не ищи меня,поскольку после того, что я сказала тебе, если даже я увижу, как ты высунулязык на два фута длиной, я не подам тебе и стакана воды. Что касается матери,то я далека от того, чтобы печалиться об ее участи, какой бы она не была, и моеединственное пожелание – чтобы эта проститутка была так далеко, чтобы мненикогда ее не видеть. Я вспоминаю как она мешала моей работе со своими добрымисоветами в то время, как сама творила дела в три раза хуже. Дорогая моя, дапусть дьявол унесет ее и, главное, больше не возвращает назад! Это все, что яей желаю».

По правде говоря, не обладая ни более нежным сердцем, ниболее спокойной душой, чем моя сестра, я с полной верой разделила брань,которой она награждала нашу мать; поблагодарив сестру за то знакомство, котороеона предложила мне, я пообещала ей пойти вместе к этой женщине и, как толькоона примет меня к себе, прекратить быть ей в тягость. «Если мать действительносчастлива, тем лучше для нее, – сказала я, – в этом случае мы можембыть счастливы, не испытывая необходимости разделять ее участь. А если это –ловушка, которую нам подстроили, необходимо ее избежать». Тут сестра поцеловаламеня. «Пойдем, – молвила она, – теперь я вижу, ты хорошая девочка.Будь уверена, мы разбогатеем. Я красива, ты – тоже, мы заработаем столько,сколько захотим, милая моя. Но не надо ни к кому привязываться, помни об этом.Сегодня – один, завтра – другой, надо быть проституткой, дитя мое, проституткойдушой и сердцем. Что касается меня, – продолжила она, – то я, как тывидишь, настолько стали ей, что нет ни исповеди, ни священника, ни совета, ниувещания, которые могли бы вытащить меня из этого порока. Черт подери! Я пошлабы показывать задницу, позабыв о всякой благопристойности, с таким жеспокойствием, как выпить стакан вина. Подражай мне, Франсом, мы заработаем намужчинах; профессия эта немного трудна поначалу, но к этому привыкаешь. Сколькомужчин, столько и вкусов; тебе следует быть готовой к этому. Один хочет одно,другой – другое, но это не важно; мы для того, чтобы слушаться, подчиняться:неприятности пройдут, а деньги останутся». Признаюсь, я была смущена, слушаястоль разнузданные слова от юной девушки, которая всегда казалась мне такойпристойной. Но мое сердце отвечало этому духу; я поведала ей, что была нетолько расположена действовать, как она, но даже еще хуже, если потребуется.Довольная мной, она снова поцеловала меня; начинало холодать, мы послали купитьпулярку и доброго вина, поужинали и заснули вместе, решив утром пойти к госпожеГерэн и попросить ее принять нас в число своих воспитанниц. За ужином моясестра рассказывала мне обо всем, чего я еще не знала о разврате. Она предсталапредо мной совсем голая, и я смогла убедиться, что это было одно из самыхпрекрасных созданий, какие только встречались тогда в Париже. Самая прекраснаякожа, приятной округлости формы и, вместе с тем, гибкий, интересный стан,великолепные голубые глаза и все остальное – под стать этому! Я также узнала отнее, с какого времени госпожа Герэн пользовалась ее услугами, и с какимудовольствием она представляла ее своим клиентам, которым сестра никогда ненадоедала и которые желали ее снова и снова. Едва оказавшись в постели, мырешили, что очень некстати забыли дать ответ Монаху-сторожу, который можетвозбудиться нашим пренебрежением; надо, по крайней мере, быть осторожнее, покамы остаемся в этом квартале. Но как исправить эту забывчивость? Было большеодиннадцати часов, и мы решили пустить все на самотек. Судя по всему, этоприключение запало глубоко в сердце сторожу, было довольно легко предположить,что он старался скорее для себя, чем для так называемого счастья, о котором намговорил; едва пробило полночь, как кто-то тихонько постучал к нам в дверь. Этобыл монах-сторож собственной персоной. Он ждал нас, как говорил, вот уже двачаса; мы, по крайней мере, могли бы дать ему ответ. Присев подле нашей кровати,он сказал нам что наша мать окончательно решила провести остаток своих дне, вмаленькой тайной квартирке, которая находилась у них в монастыре; здесь ейподавали лучшие блюда в мире, приправленные обществом самых уважаемых лиц дома,которые приходили проводить половину дня с ней и еще одной молодой женщинойкомпаньонкой матери; он собирался пригласить нас примкнуть к ним; поскольку мыбыли слишком юными, чтобы определиться, он наймет нас только на три года; поистечению срока он клялся отпустить нас на свободу, дав по тысяче экю каждой;он говорил что имел поручение от матери убедить нас, что мы доставим ей удовольствие,если придем разделить ее одиночество. «Отче, – нахально сказала моясестра, – мы благодарим вас за выгодное предложение. Но в нашем возрастене хотелось бы быть запертыми в монастыре, чтобы стать проститутками длясвященников мы и без того слишком долго были ими».