Показав удостоверение, Варнаков получил халат и прошел в реанимационное отделение. Там он минут десять безуспешно пытался выяснить подробности смерти «Веры Ивановой» – его отфутболивали, потому что произошла пересменка, и работавший ночью персонал уже разошелся по домам. Наконец, какая-то медсестра, оценивающе взглянув на настойчивого полицейского, снизошла до его проблемы. Поигрывая глазами, она посоветовала обратиться к женщине, лежавшей вместе с «Ивановой» в реанимационной палате.

– Она еще там находится, – сказала медсестра. – Может, вспомнит чего.

– С ней можно разговаривать?

– Даже не знаю. – Женщина выразительно надула пухлые губы.

– Извините, как вас звать?

– Вообще-то я Наташа.

– Наташа, мне очень нужно. – Колян молитвенно прижал ладонь к сердцу. – Просто край.

– Вообще-то это у врача… так-то ей уже лучше. Но…

– Пять минут.

– Ладно. Но я в коридоре подожду, – строго сказала медсестра. – Ее Сания зовут.

Сания лежала под капельницей. На вид – лет сорок. Смуглое лицо с широкими скулами и узкими продолговатыми глазами сразу выдавали представительницу восточной народности.

– У вас тут ночью женщина лежала, умерла утром, – сказал Варнаков, присев рядом на стул. – Вы ее запомнили?

– Совсем не запомнила, однако. Стонала она иногда. Вскрикивала. Один раз меня сильно разбудила.

Сания говорила с характерным произношением, иногда неправильно расставляя слова, которое Колян встречал у жителей татарских деревень.

– А когда она умерла, вы… Вы что-то видели?

– Видела. Когда ее увозили – видела. А когда умерла – не видела. Спала я тогда. – Она прикрыла глаза и провела кончиками пальцев по лбу. – Жалко ее. Молодая совсем была. И вот – нету уже.

– Почему вы решили, что она молодая?

– Я не знаю. Медсестра так сказала. Жалела. Молодая, говорит, совсем.

– Вы сказали: она вскрикивала. Может, слова какие-то произносила?

– Слова произносила. Только неразборчиво. Бредила, наверное.

– Совсем ничего не разобрали?

– Почему ничего? «Ай гюль» она говорила. Несколько раз. Еще говорила «Скажите отцу».

– Скажите отцу?

– Да, скажите отцу. Медсестре она говорила.

– Медсестре?

– Да, ночью. Когда та к кровати подходила, она сказала: «Скажите отцу… пусть… ай гюль».

Варнаков на секунду задумался, затем повторил, имитируя интонацию собеседницы:

– Скажите отцу… пусть… ай гуль? Так?

– Может, и так. Однако, плохо было слышно.

– И все?

– Все, наверное. Бредила, может, я не знаю. Вы мне воды подадите?

Колян взял с тумбочки стакан с водой и протянул Сание.

– Айгуль, это ведь имя такое, верно?

– Имя тоже есть, да. «Лунный цветок» по-нашему.

– Как?.. Лунный цветок?.. Айгуль – это, получается, два слова?

– Имя – одно слово. А переводится двумя словами. Ай – значит луна, гуль – цветок. Вообще-то мы говорим «гюль». Но «гуль» тоже можно. Это по-тюркски.

– Мы – это татары?

– Вообще-то я башкирка. – Сания усмехнулась кончиками губ. – А вам эта женщина кем приходится?

– Никем. Я провожу расследование.

– Понятно. А я подумала…

– Что?

– Побледнели вы сильно. Душно здесь…

Медсестра стояла в коридоре у окна.

– Я уложился, как обещал, – сказал Варнаков.

– Выяснили, что хотели?

– Да. Вернее, спросить спросил, да только почти ничего не узнал.

– А эта женщина, покойница, она кто? Ваша, э-э…

– Неизвестно кто. Личность пока не установили.

– Видимо, натворила она делов, – поблескивая глазами, заметила медсестра.

– Почему вы так решили?

– Суеты вокруг нее много. Только что перед вами еще один полицейский о ней расспрашивал. Лысоватый такой, с усами. Капитан, кажется. Не ваш?

– Капитан Сидоренко?

– Да, верно, Сидоренко.

– Он из другого подразделения, – сказал Колян. – Где тут у вас морг?

– Хотите осмотреть труп?

– Хочу.

– Вообще-то… я могу вас проводить. А вас где это? – Она аккуратно, одним мизинцем, дотронулась до плеча Варнакова. – В перестрелке?

– Нет, – сказал тот. – Жена горячей сковородкой ударила. Так что насчет морга?

Лицо женщины мгновенно поскучнело.

– Сейчас идите прямо, – произнесла сухо, – потом налево до самого конца. Дальше спросите…

Когда Колян вышел на улицу, то почти сразу увидел Стеблова. Тот стоял около своей «Нивы», припаркованной на другой стороне улицы. Заметив Варнакова, Стеблов активно замахал рукой. Колян перебежал через дорогу и, нахмурившись, спросил:

– Ты чего здесь делаешь? Я же просил не ждать.

– Да я тут подумал… Мне все равно домой нельзя. У моей сегодня выходной, понимаешь? Приду раньше времени, спросит, почему я не на службе. А я не хочу пока ей о своих проблемах рассказывать. Вот и решил тебя подождать.

– Зря. Я пешком пройдусь. Надо раздышаться малость. А то как-то…

– Как рана? Врачу показался?

– Показался. Нормально рана. До свадьбы заживет.

– Значит, врач говорит, что все в порядке?

– Ага. А что?

– Колян, не пудри мне мозги, – сказал Стеблов. – Я же вижу, что ты повязку не менял – она у тебя серая и намокшая. Чего тогда в больнице делал столько времени? Только не свисти, что просидел в очереди, а потом медсестра ушла на обед… Нет, не хочешь говорить, не надо. Только не ври… Это из-за той женщины ты ходил, верно?

Варнаков искоса взглянул на Михаила, потом молча кивнул.

– Что с ней?

– Умерла.

– Вот как… получается, что все-таки знакомая?

Колян снова кивнул.

– Сочувствую… – Стеблов, для приличия, сделал паузу, но тут же деловито продолжил расспросы: – Близкая знакомая?

– Вроде того. Знал когда-то.

– И что теперь? Родные-то ее в курсе?

– Родные? Вряд ли… – Варнаков задумчиво посмотрел на Михаила. – Ладно, если тебе и впрямь делать нечего – подбрось к ее отцу на Школьную. Это на северо-западе, частный сектор. Почти у границы с Периметром. Только там уже не жди. У нас разговор может долгим получиться.

– Понимаю. Садись, поехали. А мать у нее где?