class="p1">Девки поволокли телегу расстриги, а Вассиан и не заметил перемены в царе и в опричниках. Ему казалось, что потеха продолжается. Он нисколько не боялся, а хлопал себя руками по бокам, приседал и весело подзадоривал:

— Ай, хорошо, красавицы! Ай, тепла крестильная водичка!

На краю моста Вассиан сам прыгнул через головы девок и гулко бултыхнулся в воду.

А Иоанн выскочил из тележки и полез на коня полоцкого гонца.

— Пошёл! Пошёл! — Иоанн колотил пятками по бокам коня.

Конь заплясал и побежал.

Опричники кинулись к своим лошадям.

Дождь всё так же валился с неба целыми полотнищами. Била молния, вычерчивая над Кремлём то плечо небесного всадника, то колено, то конскую гриву.

Кромешники гурьбой помчались за царём, бешено гнавшим скакуна под кремлёвской стеной. Над Иоанном сменялись кремлёвские башни — Благовещенская, Тайницкая, Безымянная…

По Москве-реке плыл Вассиан. Когда царь пролетел мимо, Вассиан восторженно закричал:

— Славься, государь! Холопы твои в огне не горят и в воде не тонут!

Мокрый до нитки Филипп тихо отворил дверь в каморку, которую Иоанн облюбовал себе для молельни. Здесь на небольшом иконостасе горели все свечи, а на полу на коленях стоял Иоанн. Филипп не видел лица Иоанна. Филипп думал, что царь рыдает. А царь новыми, трезвыми глазами с изумлением смотрел на образа.

Одинаковые коричневые постные лики… Укор, печаль, смирение… Чего он испугался-то на мосту? Всадников Откровения? Так ведь конец света скоро. Как же им не появиться-то? Бояться их — всё равно что осенью бояться перелётных птиц.

Филипп встал рядом с Иоанном на колени и, успокаивая, погладил царя по плечу.

— Покайся, Ваня. И тебе легче, и Господу, — тихо попросил Филипп.

Иоанн дёрнул плечом, сбрасывая руку митрополита. Федька дурак, он ничего не понял.

Кто должен каяться? Он царь. Он должен спасти свой народ. Не просто так спасти — на Страшном суде спасти. Для этого надо, чтобы народ в него верил. А в кого верят? В Христа. Где Христос перед Страшным судом? На земле. Кто, значит, он, Иоанн? Исус.

Народ должен верить в него, потому что он — Исус. Это в нём перед концом света воплотился Господь. Кто не поверит — те умрут.

А сдача Полоцка… Это не знамение, не кара, не беда державы Иоанна. Так и должно быть. Ведь конец света скоро. Сатана наступает.

— Я-то покаюсь, Филипа, — чтобы успокоить простака Федьку, пообещал Иоанн. — Я покаюсь… А их — без покаяния кончу.

— Кого? — изумился Филипп.

— Всех, — просто сказал Иоанн. — Все ведь изменники. Все на кол сядут. Все воеводы, все сотники, все, кто там был. Коней их забить велю. Никого не упущу.

Если бы ратники верили в государя, никакой Жигимонт их бы не победил. Ляхи бы в песок рассыпались под стенами Полоцка, если бы войско верило в царя.

— Опомнись, Ваня! — охнул Филипп. — Это же война!.. Не всё тебе победы да победы!..

Иоанн начал вставать, опершись о плечо Филиппа.

— Если город сдали — даже мёртвые виноваты, — терпеливо пояснил Иоанн митрополиту. — Завтра же, Филипа, всех отпой, кто и жив пока. Понял меня? Верь в государя своего. Всё правильно.

Глава 13

НЕЗНАКОМЫЙ РАТНИК

На жарком закате через поля по дороге в пыли двигался отряд Ивана Колычева — несколько всадников, полсотни пеших стрельцов, две пушки и обоз из десятка телег. Вдали в дымке мрело непонятно что — то ли город, то ли дубрава.

Маша сидела в телеге — умытая, накормленная, переодетая в чистое. Рядом с телегой на коне ехал Колычев. Девочка, найденная на поле боя, казалась воеводе очень важной. Может, потому его Бог и помиловал, что надо блаженную куда-нибудь пристроить.

— Устала? — заботливо спросил воевода.

— Пока я с матушкой ходила, ещё и не так уставала, — по-детски бодро ответила Маша. Ей было тепло и покойно.

— Скоро догоним войско, а там уж и Москва…

— Ты бы сам, дяденька Ваня, в телегу пересел, — сказала Маша. — Верхом растрясёшь раны-то. Ведь едва зажило. А дорожка мягкая, и сено у меня.

По простому разговору воевода и не подумал бы, что Маша — божья. Девчонка как девчонка, тронутая немного, и всё. Но Колычев помнил, как лёгкий толчок Машиной иконы обрушил огромный мост.

Отряд подошёл к полевой развилке дорог и остановился, поджидая воеводу.

Во ржи рядом с развилкой какой-то человек, встав на колено, топором тесал брус. Судя по кольчуге, человек был ратником. Длинные тёмные волосы он перехватил на лбу ленточкой. В небольшой бороде белела щепка.

— Чего плотничаешь, друг? — добродушно спросил Колычев.

Ратник опустил топор и посмотрел на воеводу. Лицо у ратника было умное, спокойное, грустное.

— Человек в пути умер, — пояснил ратник. — Похоронить надо.

Колычев привстал на стременах и увидел во ржи покойника в стрелецком кафтане. Похоже, здесь проходило войско, от которого отстал отряд Колычева, и один из раненых умер в дороге. Этот вот ратник с топором задержался похоронить друга — поставить крест. Невдалеке темнела откопанная могила.

Колычев снял накалённый солнцем шлем и перекрестился.

— Упокой, Господи, душу его… А скажи, по какой дороге мне дальше на Москву?

Незнакомый ратник молчал, внимательно рассматривая Колычева.

И вдруг воеводе всё стало так странно, что даже мурашки побежали по спине. Эта рожь, закатное солнце, дальнее мрение, стрекот кузнечиков, незнакомый ратник…

— Ты какого полка? — тревожно спросил Колычев. — Бутурлина? Или Салтыкова?.. По какой дороге воеводы прошли?.. Чего молчишь?

— Думаю, куда направить тебя, Иван Борисович. — Незнакомый ратник смахнул с глаз выбившуюся из-под тесёмки прядь. — Иди по правой дороге.

Колычев озадаченно и даже с опаской посмотрел на ратника и молча повернул коня на правую дорогу. Отряд и обоз потянулись за воеводой. Незнакомый ратник снова склонился над работой.

Развилка осталась позади. Маша оглянулась и увидела, как вдалеке незнакомый ратник на плече несёт по ржаному полю большой деревянный крест. Солнце слепило Машу, и очертания человека в пыли, поднятой обозом, расплывались, дрожали. Но Маша узнала человека и поклонилась ему. Это был брат её Исус Христос.

Большой обоз и большое войско вразброд тянулись по лесной дороге. Подступили сумерки, но хорошей поляны для стана пока не находилось. Это ничуть не удручало пятерых воевод, которые ехали рядом, передавая друг другу баклажку.

Сзади воевод нагнал топот летящего во всю прыть коня. Воеводы оглянулись. К ним по обочине приближался Иван Колычев.

Воеводы зашумели, встречая товарища, закружили вокруг него.

— Вот ведь пёс!.. — гудел в бороду Бутурлин.

— Ожил, Ванька! — Салтыков ткнул Колычева кулаком.

— Вы чего, бояре!.. — охнул Колычев, сгибаясь на