Перекусив бифштексами с салатом в придорожной закусочной, Кларенс с семьей повезли Тая и Селесте к Хэтти Бернс. Хэтти показала Селесте место, где та будет спать. Остановившись посреди комнаты, девочка молча уставилась на свою перенесенную из их дома и чудом не задетую градом пуль кроватку, которая по сравнению со стоявшей рядом большой кроватью Хэтти казалась крошечной. Таю была отведена швейная мастерская. Когда-то в этой комнате жили двое сыновей Хэтти, один из которых теперь был успешным сварщиком и имел хорошую семью, а другой отбывал срок за вооруженное ограбление.

«И почему люди, выросшие в одном доме, становятся такими разными?» — подумал Кларенс. Он подумал о своих братьях, Харли и Эллисе. Харли был профессором Портлендского госуниверситета, в то время как Эллис провел в тюрьме почти столько же лет, что и на свободе. Кларенсу хотелось верить, что Таю пойдет на пользу жизнь под крышей Хэтти, однако он не представлял, каким образом эта женщина сможет дать его племеннику должное воспитание.

«Парню нужен отец, Анци», — прозвучал внутри него знакомый голос.

Пока дети переносили вещи в свои комнаты, а Женива обговаривала с Хэтти детали, Кларенс вышел на улицу и побрел к дому Дэни. Остановившись у парадного входа, он молча смотрел на изрешеченную пулями наружную обшивку стен и заколоченное досками окно спальни. Затем его взгляд упал на потертое крыльцо, на котором еще остались следы от сорока желтых отметин, обозначавших расположение гильз.

Заглянув в щель между досками, Кларенс отметил, что из комнаты почти все вынесли. У Хэтти был ключ. Она перенесла в свой дом кроватку Селесте и, наверное, позаботилась об остальных вещах. В углу спальни лежала кровать Фелиции — точнее то, что от нее осталось. По крайней мере, кровь смыли. Заметив маленькую сумку для бутербродов, Кларенс с отвращением уставился на жирафа с дыркой в голове.

В понедельник утром Кларенс приехал в здание «Орегон Трибьюн» на час раньше обычного — еще не было семи. Ему совсем не хотелось проходить через комнату, полную людей, ощущая на себе их взгляды.

Как всегда, у него в руках был мягкий коричневый кейс, кожа на котором настолько растянулась от постоянно выпирающих предметов, что в незагруженный работой день напоминала обвисшие щеки отдыхающего трубача.

Кларенс поднялся на лифте на третий этаж, энергично шагнул из кабины и свернул направо, направляясь к спортивной редакции, изо всех сил стараясь не встречаться глазами с работниками отдела новостей, мимо южных границ которого он проходил.

В помещении стоял рабочий гул. Гармонию размеренной рутины то и дело взрывал звук возбужденных голосов, сообщающих свежие новости. Воздух был наполнен запахом бумаги и типографской краски, копировальных аппаратов, факсов и лазерных принтеров. Бумага была повсюду: пришпиленная кнопками к пробковым доскам, приклеенная скотчем к компьютерам и стенам — голубые, зеленые, красные и желтые листки (преимущественно клеящиеся записки), отчаянно взывающие о внимании.

Кларенс окинул взглядом всю эту кухню из 120 соединенных друг с другом стеклянных кабин — пекарен новостей. Каждая отличалась от соседних только фотографиями, безделушками и разной степенью беспорядка. Зоопарк с клетками без решеток. Жизнь журналиста требовала умения игнорировать окружающую суету, а еще лучше — находить в ней удовольствие.

По пути в спортивную редакцию Кларенс подумал, что охотно вернулся бы в былые дни, когда он работал в «Орегон джернал» до того, как это издание было куплено «Трибьюн». В те времена спортивная редакция была особым самодостаточным миром, отделенным стеклом в углу с северной стороны, рядом с собственным лифтом. Можно было припарковать машину, подняться на лифте, пройти на рабочее место и при этом не встретиться ни с одним человеком из других редакций. Репортеры новостей были всего лишь отдаленными объектами, носящимися туда-сюда с незначительными событиями, наподобие терактов, авиакатастроф и посадок на луну, в то время как всеми по-настоящему важными вещами (например, победой «Комет Портленда» над «Ракетами Сиэтла») занималась спортивная редакция.

В те далекие дни Кларенс представлял, как однажды его рабочий стол окажется неподалеку от репортеров новостей. Он мечтал писать очерки о простых черных — настоящей соли

57

земли, трудягах, посещающих церковь добрых семьянинах. Это были бы рассказы, не имеющие отношения к спорту, развлечениям, бедности, дискриминации, акциям протеста или криминалу. Кларенс взял бы одного их этих ребят-фотографов, отвез бы его туда, где тот еще ни разу не был, и открыл жителям Орегона неизвестные им грани из жизни черных. Он показал бы, что у черного сообщества совсем другое лицо — намного лучше того, которое можно увидеть в отдельных предвзятых сообщениях из выпусков новостей. Эта мечта, однажды зажегшись в сердце Кларенса, всегда придавала ему силы.

Наконец он достиг архипелага из нескольких отсеков под названием «спортивная редакция» и откинулся на спинку кресла в своей уединенной кабине обозревателя. Эта кабина отличалась от других кабин. Окруженная с трех сторон стенами, поднимавшимися выше поверхности стола на метр вместо стандартных пятидесяти сантиметров, она была укромным уголком. Кларенс всегда чувствовал себя за этими полуметровыми ширмами не уютнее, чем за оскорбительно низкими перегородками в некоторых общественных туалетах. Его рабочее место было рядом с главным лабиринтом кабин, и потому люди могли видеть его только со спины, что по журналистским меркам считалось уединением. Здесь можно было почти полностью отрешиться от жужжания отдела новостей, хотя в те моменты, когда на горизонте маячили сроки сдачи материала, для этого приходилось вставлять в уши затычки.

Устроившись за своим рабочим столом, Кларенс облегченно вздохнул: теперь он хотя бы отчасти в безопасности. Ребята из спортивной редакции не относились к категории слезливых сентименталов, и на спортивной стезе их поддерживали всего лишь две женщины. Не то, чтобы Кларенс не любил женщин, — он просто не хотел, чтобы над ним причитали. Парни не знают, что сказать в таких случаях, поэтому они или говорят о делах, или остаются в стороне. Любой из этих двух вариантов Кларенса вполне устраивал. Он меньше всего хотел визита какого-нибудь «сочувствующего» конца двадцатого века с разговорами о том, как тот понимает его боль.

В отношении женщин Кларенс также не особо беспокоился. Пенни была репортером всего три года, и все еще получала одноразовые задания. Лори же была опытным ветераном с двенадцатилетним стажем. Она переквалифицировалась в спортивного обозревателя совсем недавно, чтобы заполнить пробел,

58

возникший в связи с переходом Кларенса в отдел общих новостей. Он надеялся, что дамы не будут вести себя, как обычные особи женского