да кабинетах, за столом и в комнатах для курения табаку. И только мужик, по-прежнему молча, сеет себе и пашет, давай ему Бог терпения.

Удивительно, но сладкоречивый Алексей Алексеевич продолжил говорить совершенно об ином:

– Вот вы, душенька моя, Софьюшка Афанасьевнушка, давеча приметили, что я от бульончика-то открестился, так пусть это не вводит вас на мой счет в заблуждение! Довольно только единого взгляда устремить на вашего покорного слугу, так сразу станет ясно, что я триклиний-то («триклиний» – древнеримское название столовой залы) сторонкою не обхожу и яствами заморскими навовсе не пренебрегаю! А совсем даже напротив, люблю, как говорится, и жалую. Да только жалую-то все больше не ваши, дорогой Вадим Сергеевич, французские угощения, ибо сие не страна – провинция-с, а самые что ни на есть подлинные итальянские разносолы. Особливо, господа, предпочтение свое отдаю я винам. О, знакомы ли вам чары сицилийских виноградников? Взять хотя бы пятнадцатилетнее янтарное «Пассито ди Пантелерия»…

– Сам император Коммод не постыдился бы такого напитка! Верно, Алексей Алексеевич? – ни к селу, ни к городу заметил хозяин особняка.

– Ваша правда, князь! Готов поклясться, этот божественный нектар не уступил бы и хваленому «Фалернскому»!

– Помилуйте, батюшка! – начал было Нестеров, но разошедшийся Алексей Алексеевич предупредительно вскинул свою пухлую ладошку.

– Погодите, сударь! Конца слушайте-с! Дайте докончить!..

Радуясь, что внимание окружающих целиком и полностью переключилось на раскрасневшегося, уж верно не от «Пассито ди Пантелерия», оратора, Фальк незаметно отодвинул от себя тарелку и позволил кому-то из слуг, крайне своевременно выросшему за спиной, наполнить бокал шампанским. Игристое вино сей же час радостно запенилось и забурлило, заиграло веселыми бликами в свете чадящих свечей. Неторопливо потягивая искристый напиток, Иван Карлович поочередно поглядел на каждого из присутствующих.

Доктор и господин Мостовой с жаром спорили о достоинствах и недостатках французской и итальянской кухонь, все больше зарываясь в политику.

Становой пристав Вебер с вежливым любопытством прислушивался к их разговору, не выпуская из внимания ни одного сказанного слова, а изо рта по-прежнему не зажженной трубки.

Ольга Каземировна, напротив, всеми доступными ей средствами выражала крайнее неудовольствие неожиданной переменой разговора. Вне всяких сомнений, она желала бы поскорей вернуться к обсуждению сделки и проявляла сейчас очевидные признаки нетерпения. По всему походило, что не видать купеческой вдове сибирской древесины как собственных ушей. Не ударить с князем по рукам.

Холонева, казалось, не интересовало вообще ничего. Кроме, разве что, супа.

Софью же главным образом занимал ирландский сеттер. Фальк, впрочем, не без оснований подозревал, что гладила она собачку, всего вероятней, для контенансу (франц. «для вида»), в то время как мысли ее были где-то далеко. Время от времени она таинственно поглядывала на новоприбывшего гостя. Не нужно быть гением, дабы сообразить, что из романтических видов.

Что до князя Арсентьева, то по лицу его, наоборот, невозможно было ничего разобрать. Не человек, а мраморное изваяние!

Петербуржец сделал еще глоток-другой и окончательно перестал слушать про неинтересное. Думами его безраздельно завладело смертоносное ремесло. Ему предстояла большая и кропотливая работа.

Поставленная задача совершенно не укладывалась в представления Ивана Карловича ни об институте преподавания фехтования, ни о том, что ожидало его здесь, в усадьбе. Если хорошенько подумать, чем обыкновенно занимаются фехтмейстеры? Круг их профессиональных обязанностей условно можно было бы разделить на три части.

В первую очередь это, конечно, деятельность штатного мастера над шпагой в многочисленных гимназиях, кадетских корпусах, лицеях, военных училищах и прочих казенных заведениях, в которых в нынешнее царствование, мягко говоря, не наблюдалось ни малейшего недостатка. Служба вроде той, какая была у гениального Александра Вальвиля, чей учебник Иван Карлович привез с собой. Пожалуй, трудно не согласиться с бытующим в обществе утверждением, что любой мало-мальски способный к фехтованию человек мог бы этот талант с легкостью преподавать, а считай, продавать, имей он под рукой такой вот замечательный учебник. Единственная трудность – безупречное владение французским, родным для автора, языком. Таким образом, умение держать шпагу и читать по-французски – есть залог успеха на ниве столь специфической педагогики. К счастью для себя, Фальк имел незаурядные способности и к тому, и к другому.

Чуть менее распространена была средь фехтмейстеров частная практика при, так называемом, домашнем обучении дворянских детей. Зачастую «домашний» учитель фехтования имел на своем попечении два-три именитых семейства, что было вполне достаточно для регулярного заработка и даже придавало обучающему, что особенно ценно, некий светский статус, часто взамен утраченному чину. Со всеми сопутствующими выгодами и связями. Подобное сотрудничество было взаимовыгодным, поскольку приносило неоценимую пользу и для нанимателей. Всякий отец, с печальным вздохом отсчитывающий преподавателю внушительные гонорары, мог быть твердо уверен, что его любимое чадо к концу обучения уж точно отличит рукоять от клинка. Чего нельзя в полной мере сказать про выпускников тех же училищ и корпусов, с которыми, как известно, там не особенно-то и церемонятся.

И, наконец, нужно упомянуть про совсем уж редкие уроки фехтования. Вообразите, некий баловень судьбы, назовем его господином N, решает вдруг проткнуть на дуэли другого любимца фортуны, назовем его господином M, но совсем не имеет необходимых для этого навыков. Куда он, спрашивается, побежит первым долгом? Такие случаи среди учителей фехтования почитаются наиболее сложными в виду крайне ограниченных сроков, отведенных на подготовку и занятия. Ведь сатисфакцию, как правило, не требуют слишком уж заблаговременно. Еще тяжелей бывает, когда к тому же самому фехтмейстеру обращается еще господин M, визави господина N, который уже имеет честь образовываться у этого учителя благородному искусству владения клинком. Обоих мастер учит с одинаковой сердобольностью, зная, что завтра один, вполне вероятно, прикончит другого. Тут главное, сработать в предоплату.

А что здесь?

Здесь от него требовалось обучить высокой науке крестьянина! Простого мужика. Да ведь что сможет уразуметь этот сиволапый увалень? Этот безграмотный пень, не имеющий ни представления, ни понятия.

А в письмишке-то об этом ни гу-гу, все больше «милостивый государь», да «пожалуйте на службу, окажите великую честь». Хитро! Нет, это ей-богу хитрее всего! И его Петербургский посредник, предоставивший Дмитрию Афанасьевичу все необходимые рекомендации, тоже предпочел умолчать об истинном положении вещей. Да ведь они ж его прямо в дураки записали! Как есть, в дураки!

Зачем, спрашивается, понадобился князю ученый шпажному ремеслу мужик? Для какой такой службы? Да ведь не один еще, другие, говорят, беспременно последуют! Никак господин Арсентьев возжелал себе соорудить домашнюю стражу? Или того интересней – потешный полк, точно такой, как у самого государя Петра Алексеевича?

Иван Карлович готов был поклясться, что он один за этим столом не знает правды. Если все