ноги. На пол с грохотом повалилась объемистая, размером чуть меньше подушки, деревянная шкатулка.

***

Подобные ящички отставному штаб-ротмистру, конечно, доводилось встречать и раньше. Раз такой увидишь, ни с чем более не перепутаешь. То был футляр, сработанный для одной единственной цели, содержать в себе дуэльные пистолеты.

Получалось, что кто-то решил его спрятать. А иначе, зачем прибегать к столь экстравагантной, и, надо заметить, весьма неуклюжей маскировке? Впрочем, кто этот «кто-то» как раз понятно, та еще загадка!

Ох, Холонев, Холонев, подумал Иван Карлович, тоже мне выискался доморощенный Эжен Видок. И когда он только успел произвести все эти манипуляции? Ведь решение о смене квартиранта было принято спонтанно.

«Так вот он зачем сюда явился», – в голове штаб-ротмистра забрезжила правдоподобная догадка. – «Вот отчего непременно перед ужином потребовалось ему меня проинструктировать касательно предстоящих занятий, да еще с этакой ажитацией. Что бы я должным образом закипел, подергался и на него, голубчика, внимания своего не обращал! А пока я злился, да за бюваром таскался, он в шкапчик-то и залез. Оно и времени было достаточно, и от двери совсем близко, почитай в одном шаге. Дернул первое, что попалось под руку, да тем и прикрыл свой «Ящик Пандоры».

На что он, собственно, надеялся? Не иначе на то, что до утра этот немудреный тайник не будет обнаружен. С ужина новоприбывший гость вернется поздно, сомлеет, не обременяя себя трудами о гардеробе, завтра, чуть свет, отправится на урок, а вернувшись, ничего не сможет отыскать.

Постойте-ка, ведь входили сюда слуги, приносили скамейку и прочее, стало быть, могли ларчик забрать. Ан, нет! Получается, Холонев никого в свой секрет посвятить не пожелал, даже лакеев. Обстряпал все сам, притом действовал впопыхах и, вероятней всего, по наитию. Должно быть, он уступил комнату, не подумав, что оставляет в ней вещь, нежелательную к общему обозрению. А спохватившись, занервничал и бросился «заметать следы». Метод, конечно, топорный, но это, как говорится, у кого сколько воображения.

Какие напрашиваются выводы? Иван Карлович щелкнул пальцами.

Во-первых, Владимир Матвеевич хранит у себя некий предмет, о наличии которого не желает распространяться. Притом настолько, что, скомпрометировав его, решает немедленно «принять меры». Во-вторых, он действует сам, не прибегая к услугам челяди. Это означает, что тайна охраняется, прежде всего, не от постояльца, точней сказать, от нежелательных вопросов, которые постоялец мог бы начать некстати задавать при посторонних, а от хозяина поместья.

Вы полны секретов, господин управляющий усадьбой князя Арсентьева! Сначала запятнанные столбики текста в кожаном бюваре, которые вполне способны оказаться биржевыми котировками, рифмованными четверостишиями или даже шпионскими шифрами. Теперь дилетантски замаскированная шкатулка. Что ж, пожалуй, не дурно будет полюбопытствовать, что в ней.

Иван Карлович опустился перед футляром на колени, коснулся темной лакированной поверхности. Кое-где на ней виднелись царапины и старые едва заметные сколы. Неторопливым движением молодой человек поддел крышку оружейного короба и осторожно, боясь повредить механизм, потянул ее на себя. Содержимое «чудесного сезама» было бережно укрыто пурпурным платком. Ловкие пальцы потянули бархатную тряпицу за край, загнув ее ровно до половины, и перед взором обнажились ниши, нарочно приспособленные для хранения пистолетов и различного рода вспомогательных приспособлений.

Грозное оружие посверкивало безжизненным металлическим блеском и точно бы взирало снизу-вверх на своего неожиданного избавителя. Ну, чисто сказочный джинн, освобожденный Аладдином из плена волшебной лампы.

Рядом, в соседнем посадочном «гнезде», располагался шомпол с навинчивающимися на него деталями. Щетками для чистки ствола, разрядником и винтообразным шилом для изъятия не выстреленной пули. Здесь же находились пороховая мерка, пулелейка, отвертка и пыж, а немногим правее – небольшой деревянный молоточек.

Наличие в шкатулке молоточка подтверждало догадку Фалька о высоком и благородном предназначении найденного оружия. Всякому мужчине в наши дни, разумеется, известно, что диаметр ствола дуэльного пистолета практически соответствует размеру круглой свинцовой пули, а это значит, что поместить ее внутрь можно лишь при помощи этого вот самого молоточка. Аккуратным постукиванием по шомполу. Это необходимо для повышения коэффициента точности стрельбы, поскольку точность и меткость на дуэльной дистанции, безусловно, есть критерий наиважнейший.

В употреблении заурядных кавалерийских офицерских и солдатских образцов таких тонкостей в заводе не имеется. Обычное дело, заряд чуть меньше калибра ствола, протолкни его и дело в шляпе. Другой вопрос, попадет твой выстрел в цель или нет? Сказать по совести, вероятность оного не слишком уж и велика. Разве в упор победу обеспечит. Но в бою, когда свалка и дым, такой точности и не требуется. Тут уж, как говорится, пуля – дура! Для прицельной стрельбы имеются ружья. А вблизи полагайся на штык, приклад или наточенный как бритва клинок. Словом, на верность руки своей! Опять же, в отличие от «поединочных», рядовой пистоль завсегда снабжен тяжелой шишкой на рукояти – бей, коль промахнулся, супротивника по темечку сколько душе угодно.

Дуэль – дело иное, наитончайшее!

Иван Карлович не удержался и взвесил оружие в руке. Гнутое ложе, сработанное из коричневато-шоколадного дерева, удобно поместилось в ладони, стальные детали приятно холодили кожу. Сей предмет, без малейшего преувеличения, следовало бы наречь произведением искусства. Одно слово: «Лепаж». На то указывал каждый его элемент. И знаменитый граненый ствол, и посеребренный курок, и характерная пороховая полка.

Сейчас таких не делают, не без сожаления посетовал штаб-ротмистр. Уж лет семь-восемь как. Не в ходу ныне кремниевые замки, теперь в почете все больше капсульные механизмы.

Ощущение сжатого в пальцах пистолета напомнило фехтмейстеру один давний и не очень приятный случай, произошедший с ним в годы юности. Этот случай, хоть Фальк и совершенно не любил его вспоминать, был в своем роде первым звеном цепи случайностей, приведших его к нынешнему положению и профессии, обусловивший до известной степени и сам образ жизни.

Случилось это в тридцать втором году в одном грязном и неблагопристойном петербургском кабаке с игривым названием «Заведение мадам Фи-Фи», где о ту пору полюбили собираться для веселых застолий офицеры второго лейб-гусарского полка, называвшие промеж собой сие порочнейшее заведение «Под юбкою Фифы».

Иван Карлович, тогда еще семнадцатилетний, по обыкновению «золотой молодежи», выпивал в компании малознакомых ему сверстников. Таких же шельмецов, как и он сам.

В тот день, тридцатого августа, весь город праздновал, всяк по силам и капиталам своим, торжественное установление на Дворцовой площади крупнейшего, как возвещалось, в мире монолитного обелиска – Александровской колонны. Всюду поднимались пространные и многословные тосты, звучали в честь его императорского величества и отчизны сердечные здравницы, не умолкали патриотические песни, шедшие вперемешку, как ни странно, с частушками охальными и даже пошлыми.

И был там, среди пирующих гусаров,