Однако сегодня он задержался у большой землянки дольше обычного. Стоит или не стоит зайти внутрь и обследовать ее? На сей раз вопрос казался исполненным какой-то доходящей до абсурда серьезности. Он стоял у входа, под недвижными, роняющими капли деревьями, сознавая невыносимый конфликт между положительным и отрицательным полюсами своего бытия. Магнетическая тяга каждого из них почти в точности уравновешивалась притяжением другого, словно бы для того чтобы совсем парализовать волю Рейнарда. Пока он так стоял, ему казалось, что воли у него и правда не осталось: ему изменила даже способность двигаться, и он прирос к меловому подножию леса так же крепко, как и сами буки. Вот, должно быть, каково, решил он, ощущать себя буковым деревом; и опять почувствовал, как начинается знакомый процесс — центробежное распыление индивидуальности, «разстановление» самого себя. Это повергло его в отчаяние: он подумал, что так и не найдет таинственный призывной пункт и никогда уже, возможно, не увидит Роя; ничего теперь ему больше не оставалось, кроме этой монотонной, ограниченной жизни, которую он ненавидел, но от которой, похоже, не было надежды спастись.

В последнее время Рейнард снова стал регулярно курить и теперь зажег сигарету. Табак, как обычно, был безвкусным — брезгливым жестом он отбросил окурок и двинулся дальше. Выйдя из рощи, он прошел через луг с росшими кое-где деревьями, пересек железную дорогу и зашагал по тропинке, ведущей меж высоких нестриженных живых изгородей к лесистым холмам, очерчивающим горизонт. Он здесь уже давненько не бывал и теперь отмечал небольшие изменения в пейзаже: тут срубили деревья, а там распахали несколько акров пастбища. Он также заметил пару других новшеств, подыскать объяснение которым было труднее: по краю одного поля выросло хитроумное заграждение из колючей проволоки, а чуть дальше, в рощице, было вырыто несколько траншей. Возможно, траншеи и проволока остались с войны; однако он не помнил, чтобы они были здесь, когда он приходил сюда в прошлый раз.

Рейнард упрямо шагал вперед, через сырые, голые перелески. Самолет, который он слышал в роще, похоже, все еще кружил вверху, невидимый на большой высоте. Его упорное гудение стало неотъемлемой частью дня, и Рейнард спустя какое-то время перестал его замечать. Чуть погодя он миновал маленькую ферму: прислонившись к калитке, там стоял солдат — он настороженно смотрел на Рейнарда, шагавшего мимо. Вид одетой в хаки фигуры слегка встревожил Рейнарда; солдат, несомненно, был в увольнении, однако это объяснение отчего-то казалось не вполне удовлетворительным.

Через полмили лесочки закончились, и тропа вышла на высокое плоскогорье с пастбищами. Поодаль слева вниз уходила долина; за ней лежали лесистые холмы, скрывавшие бесформенную, неопределенную территорию Клэмберкрауна. Чтобы до них добраться, требовалось прошагать еще с час, и Рейнард решил повернуть назад. Почти сразу же его внимание привлекло нечто похожее на скопление круглых палаток рядом с опушкой леса на дальней стороне долины; однако уже поднимался вечерний туман, и на таком расстоянии четко различить предметы было невозможно. «Палатки» могли быть небольшими стогами сена; уж конечно, не имело смысла шагать еще три мили, чтобы рассмотреть их поближе.

Самолет упорно гудел вверху, пока Рейнард возвращался перелесками домой. Когда он проходил мимо фермы, то заметил, что из окна наверху высунулся солдат и смотрит на него все также настороженно; однако, приглядевшись, он с удивлением обнаружил, что это не тот солдат, которого он видел раньше. И действительно, сходства между ними не наблюдалось: первый был чисто выбрит, а этот носил усы, и волосы у него были разделены прямым пробором. Странно, подумал Рейнард, что двое в семье получили увольнительную одновременно — и все же это казалось единственным разумным объяснением.

Прошли выходные, и в понедельник Рейнард вернулся в банк. Работы оказалось необычайно много, и очевидно было, что и вторник выдастся напряженным; вряд ли ему удастся отпроситься на день без действительно неотложной причины. Рейнард заметил, что в мыслях у него возникла знакомая двойственность: он наконец-то осознал, что «запись», назначенная на завтра, была для него неосуществима, — и в то же время продолжал думать и действовать так, словно она была не только возможна, но и неизбежна. Он совершенно не представлял себе, как найти призывной пункт, и к тому же начинал уже склоняться к мысли, что вся эта затея — какой-то хитроумный розыгрыш, устроенный Роем Арчером. И все же, вопреки здравому смыслу, Рейнард упорствовал в своей вере.

В ночь на вторник он спал мало. Казалось, в окрестностях объявилось необычайное количество самолетов: их низкий, вибрирующий гул не утихал всю ночь, преследуя Рейнарда воспоминаниями о его субботней прогулке.

В конце концов наступил рассвет, бессолнечный и унылый, — утро вторника, первое декабря. Рейнард поднялся как обычно, приготовил себе завтрак и отправился в банк. Он ощущал неприятную усталость после бессонной ночи, но ум его был непривычно спокоен. В банке он проработал с обычным успехом до половины первого, когда, как правило, уходил на обед.

Сегодня, однако, вместо того, чтобы, по обыкновению, отправиться в «Чайную Шэмрок», он зашагал к мэрии. Если в последний момент его и посетила надежда на возможную встречу с Роем Арчером, то она была обречена на крушение. Пока он стоял у остановки, пришел автобус на Прайорсхолт, и он испытал страстный позыв прогулять работу и удивить мать, приехав домой пораньше. По странности, этот позыв, казалось, имел своим источником и средоточием металлическую пластинку, прикрепленную сзади к автобусу; на ней стояла непонятная надпись в виде официального кода — вероятно, что-то вроде обозначения маршрута автобуса или его местонахождения в Парке Глэмберской Транспортной Компании. Черные знаки почему-то отпечатались в сознании Рейнарда с необычайной яркостью, хотя в тот момент он не мог подобрать этому разумного объяснения. Автобус, как он заметил, был в такой час непривычно набит — в основным, молодыми мужчинами; вероятно, это были рабочие, возвращавшиеся с какой-то ранней смены. Он неохотно повернул назад и пошел в «Чайную Шэмрок». Тот факт, что он устоял перед позывом прогулять работу, поселил в нем ноющее чувство вины. Терзаться было совершенно не из-за чего; более того, ему как раз следовало бы праздновать моральную победу; однако это чувство, нарастая, преследовало его до вечера.

Как он и ожидал, ему пришлось задержаться в банке, и домой он собрался только в пять. Он обнаружил, что теперь может думать о своей «записи» спокойно и отстраненно; в конце концов, он сделал все, что мог, и если не сумел сдержать «обещание» Рою — как он это все еще иногда про себя называл, — то не из-за недостатка готовности. И все же теперь, почти под конец дня, он невольно испытывал некоторое облегчение, оттого что мог, как и раньше, распоряжаться своей свободой.

Дома все было как обычно. Миссис Лэнгриш приготовила ужин, а потом Рейнард сел за пианино и сыграл сонату Моцарта и несколько прелюдий Дебюсси, которые его мать, прежде чем оглохнуть, в особенности любила. Позже, решив подышать свежим воздухом, он пошел прогуляться. Почти машинально он свернул на ту же дорогу, по которой проходил в субботу; стоял безветренный вечер, моросил дождь, и Рейнард снова подумал, каким угрюмо-безжизненным выглядит все вокруг. Природа забылась глубоким сном: через месяц или около того сквозь палые листья бука пробьются первые ростки, в сумерках запоют птицы, но сейчас стоял мертвый сезон, и жизнь затаилась под землей, в скованной льдом темноте, без движения и звука.