Положение в Татарском и Называевском районах было ещё хуже. Между тем в июле 1932 г. бюро Барабинского райкома партии, игнорируя продовольственную катастрофу, по докладу начальника РО ОГПУ постановило в 5-дневный срок выявить все классово-чуждые элементы в колхозных правлениях, развернуть работу по возвращению вышедших из колхозов «бедняцко-середняцких элементов», а также ликвидировать нарушения законности в колхозах и сельсоветах, которые используют «кулаки» для своей агитации[45].

Обилие разорённых коллективизацией людей кололо властям глаза. В сентябре 1932 г. заместитель Алексеева А. М. Шанин писал в крайком и крайисполком, что многочисленные попрошайки — беспризорники, больные, инвалиды — «резко бросаются в глаза едущим (по железной дороге) пассажирам, а в особенности иностранцам». Чекист просил власти дать распоряжение райисполкомам «о принудительном водворении указанных лиц в детдома и дома инвалидов». А когда в том же 1932 г. руководство Покровского райкома ВКП (б) во главе с секретарём И. П. Жуковым отправило письмо Сталину о жутком голоде в районе, присовокупив посылку с образцами суррогатов, которыми питались колхозники, то крайком поручил лично товарищу Алексееву немедленно наказать номенклатурного «клеветника», осмелившегося вынести сор из избы[46].

Один раз о том, что творилось в Сибири тех лет, можно было прочесть в газете — благодаря грубой промашке партийной печати, в нескольких словах идеально охарактеризовавшей всё происходящее. Как член бюро крайкома Алексеев участвовал в решении вопроса по поводу возмутительной ошибки в газетном заголовке — 3 ноября 1933 г. краевая «Сельская правда» вышла с торжественной шапкой, приуроченной к октябрьской годовщине: «На земле, залитой кровью, создана новая колхозная жизнь». Что называется, не в бровь, а в глаз. За напечатание «Сельской правдой» почти 100-тысячным тиражом невольной правды бюро постановило редактору Н. Понурову дать выговор, а номер с заголовком, «имеющим контрреволюционную сущность» — изъять[47].

Но и обычные опечатки наряду с двусмысленными заголовками тоже внимательно отслеживались. Из-за неграмотности наборщиков, например, «светские владыки» из статьи Н. В. Крыленко превращались в «советских владык», Сталинград — в Сталингад, а «неизменное руководство» Сталина — в «низменное». Молодой сибирский журналист Г. М. Марков, будущий глава Союза писателей СССР, вспоминал, как в первой половине 30-х годов он, редактор краевой молодёжной газеты «Большевистская смена», если проскакивала «политическая опечатка» («гиблый ум» Сталина вместо «гибкий» и т. д.), звонил в «органы», которые обеспечивали возвращение и уничтожение тиража[48].

1933 год оказался особенно урожайным в части истребления «бывших». На январском объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 1933 г. Сталин заявил, что «уничтожение классов достигается не путём потухания классовой борьбы, а путём её усиления». Он поставил задачу «развеять в прах последние остатки умирающих классов», дав подробный список подлежавших арестам и физическому уничтожению. Формулировки вождя были самыми широкими: «частные промышленники и их челядь, частные торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы». По всей стране — от Белоруссии до Дальнего Востока — органы ОГПУ всемерно усилили фабрикацию дел, а всего в течение 1933 г. было арестовано 283 тыс. «контрреволюционеров».

Алексеев оказался в числе самых активных исполнителей сталинского поручения. Представители уничтоженного большевиками строя вызывали особенную ненависть полпреда. Хотя бывших белых офицеров по всей Сибири к концу 1920-х гг. насчитывалось не более четырёх-пяти тысяч, Алексеев сочинил байку о том, что их только в Западной Сибири 10 тыс. и все они представляют собой готовые повстанческие кадры.

Выступая в феврале 1933 г. на объединённом пленуме крайкома и крайисполкома, Алексеев гневно обрушился на тех хозяйственников, которые ещё не избавились от бывших белых офицеров. Его возмущению не было границ: «Бывшего 3-го Барабинского (Барнаульского — А. Т.) полка офицеров белой армии в одном городе (Барнауле — А. Т.) сидят 24 гаврика… начали искать дальше, оказывается, подполковник есть. Когда дальше стали искать — [нашёлся] полковник, а ещё дальше — начальник дивизии. Сидят все вместе живые. […] Приходится нашим партийцам спрашивать наших хозяйственников — почему они подбирают такую сволочь?» На чью-то реплику: «Грамотные люди!» полпред воскликнул: «Это верно, но почему можно думать, что грамотные люди безопаснее безграмотных?!» Роберт Эйхе тут же подал уточняющую реплику: «Они грамотны по контрреволюционным делам». Сообщив собранию о раскрытии за последнее время 107 контрреволюционных групп в колхозах (с 700 участников, из которых 25–30 чел. были коммунистами), Алексеев тут же подчеркнул, что «это очень мало»[49].

Что касалось хищений, то даже не очень большие цифры украденного вызывали очень жестокие меры: по словам Алексеева, из 70 проходивших по делу «Союзтранса», где было расхищено свыше 6.000 руб. (два десятка месячных зарплат), расстреляли 36 чел. Услышав аплодисменты и крики «мало!», Алексеев пообещал собравшимся, что борьба с расхитителями социалистической собственности только начинается, и под одобрительный смех заявил, что «едва ли придётся огорчаться цифрами снижения» количества осуждённых. Он отметил, что за последние пять месяцев в крае было арестовано «по кооперативно-торговой системе» 2.229 человек, в том числе около 100 коммунистов. Активно применялся и знаменитый «указ о колосках» от 7 августа 1932 г., по которому к августу 1933 г. в крае было осуждено около 13,6 тыс. человек.

Алексеев свои выступления перед партийцами использовал не только ради пропаганды чекистских успехов, но и для запугивания чиновников и активистов мифическими повстанцами. Выступая 4 июля 1933 г. перед краевым сельхозактивом, полпред подчеркнул опасный для власти опыт повстанческой борьбы, приобретённый крестьянством в годы гражданской войны: «Опыт наших сибирских восстаний говорит за то, что народ здесь повстанческую деятельность знает, имеет практику исключительно большую. Здесь умудрялись, начав с 3-х винтовок и десятка охотничьих ружей, в период Колчаковщины находить пулемёт. Так что народ здесь прошёл хорошую школу гражданской войны. Да и кулачество, которое принимало в известной части участие в партизанском движении, тоже эту школу прошло»[50].