уездном городе Мена, она видела. Зрелище просто поразило ее. Армия, как мощный механизм, явилась тут во всей красе и силе, в параде участвовали четыре шестиротных батальона и восемь полковых трехфунтовых пушек. Хотя погода была прохладная, оба полка маршировали уже в летней форме: в красных камзолах, белых полотняных штанах и черных штиблетах, застегивающихся на 12 пуговиц сбоку.

Анастасии показалось, что батальон ее мужа прошел перед командиром дивизии лучше других. Андрей Александрович гордо восседал на своем Орлике, сером в яблоках, очень красивом жеребце. За ним, печатая шаг, следовали фурьеры и подпрапорщики с ротными знаменами и значками. Далее, блистая медными налобниками своих высоких шапок, выступали, имея по шесть человек и каждом ряду, два гренадерских взвода. За ними шагали солдаты пяти мушкетерских рот в простых черных треуголках. Завершали прохождение два других гренадерских взвода.

Еще более значительным событием для Анастасии явился бал, который офицеры первой бригады дали в честь своего командира дивизии и по случаю успешно закончившегося смотра. На этом балу Анастасию впервые представили графу Каменскому. Она очень волновалась. Но 35-летний генерал-поручик, украшенный орденами Св. Георгия 3-й и 4-й степени, так милостиво с ней обошелся, что на юную жену подполковника Аржанова поневоле обратили внимание все присутствующие: и мужчины, и женщины.

Этот первый выход в большой свет оставил у Анастасии противоречивые воспоминания. Бал был великолепным, и ей было на нем хорошо. Только Андрей Александрович хмурился и сердился, замечая взгляды офицеров, особенно — молодых, из Кабардинского полка, обращенные к Анастасии. В конце концов он запретил ей танцевать с ними. А полковые дамы, поначалу принявшие госпожу Аржанову весьма благосклонно, вдруг ополчились на ее прическу и раскритиковали цвет ее веера и перчаток как проявление невысокого, провинциального вкуса.

Вернувшись домой и раздеваясь с помощью Глафиры в спальне перед большим трюмо, Анастасия пристально разглядывала себя в зеркале. Что есть в ее внешности такого, вызывающего нескромный интерес у одних и чувство, близкое к ненависти, — у других? Разве она так хороша собой? Никто в доме тети не называл ее красавицей. Там вообще больше заботились о возвышенном, божественном, чем о плотском, низменном, житейском.

Глафира уже расчесывала барыне волосы и, наверное, угадала ее мысли.

— Зело расцвели вы теперь, Анастасия Петровна, — сказала она. — Прямо глаз отвесть неможно.

— Да полно чушь молоть! — Анастасия взяла из рук горничной изогнутый черепаховый гребень, собрала в пучок волосы и заколола его на затылке. — Господин подполковник мною недоволен…

Раздался короткий и громкий стук в дверь. Андрей Александрович, одетый уже в шлафрок, в мягких домашних туфлях, появился на пороге спальни. Горничная взяла вещи из бального туалета Анастасии и выскользнула из комнаты. Аржанов зажег еще два шандала со свечами.

— Снимите рубашку! — сухо приказал он Анастасии, неподвижно стоявшей перед ним.

Она молча спустила с плеч широкие бретельки, и рубашка сама соскользнула к ее ногам. Аржанов высоко поднял шандал, разглядывая свою обнаженную жену так, будто видел ее впервые.

— Вы слышали, что сказал этот вертопрах?.. Ожившая Венера!.. Каково? Да я заколю его на дуэли, как кролика! Но это потом. Сейчас есть приказ о выходе моего батальона на «кампаменты» сроком на шесть недель. Так вот, вы поедете со мной!

— Хорошо, — тихо ответила Анастасия, не имея ни малейшего представления о том, что такое «кампаменты» и какая жизнь ждет ее там.

— Ложитесь — Андрей Александрович как будто успокоился, стал развязывать пояс на своем шлафроке, а потом погасил свечи…

Только хруст гальки под ногами караула, только отдаленные голоса часовых: «Слушшай!», только шелест листьев в кронах деревьев над палаткой, только крики птиц в лесу — это обычная ночь на «кампаментах», или в летних военных лагерях. Растянувшись на походной кровати, Анастасия прислушивалась ко всем звукам, потому что не могла заснуть. Сегодня исполнилось шесть месяцев со дня их свадьбы. Отдыхая после бурных проявлений страсти, Аржанов провел рукой по ее животу и словно невзначай задал вопрос о том, хочет ли она иметь ребенка, и если хочет, то почему беременность не наступает?

Она знала, что рано или поздно он спросит ее об этом. Утром, молясь у иконы Божьей Матери, Анастасия просила ее об одной милости: дать возможность зачать ребенка и родить Андрею Александровичу здорового и крепкого наследника, сына, о котором он мечтал много лет. В отстраненном взгляде Пресвятой Девы Анастасии всегда чудилась надежда, и с этой надеждой она начинала каждый новый день.

Побудку в лагере второго батальона Ширванского пехотного полка играли рано — в пятом часу утра. Барабанщики, проходя по главной улице «кампамента», отсыпанной речной галькой, дружно били сигнал «Зоря». Услышав барабанный бой, часовые кричали: «К зоре!» Солдаты выбегали из палаток, надев камзолы, портупеи с тесаками и фуражные шапки — колпаки из зеленого сукна с кистью на конце. Они строились на своих ротных улицах и потом шли на батальонный плац.

Это была очень большая площадка, также отсыпанная речной галькой и украшенная дерном. Здесь стояли две пушки, штабная палатка и часть обоза: казначейская фура и «ящики» [11] — казенный, канцелярский, аптечный, церковный и четыре патронных.

На плацу в присутствии офицеров и по сигналу барабана все строевые и нестроевые чины снимали головные уборы и слушали молитву «Отче наш». После молитвы они возвращались в свои палатки, умывались, причесывались, завтракали и готовились к выходу на учения, которые начинались в девять часов утра и продолжались до двенадцати часов дня.

Батальонный командир подполковник Аржанов жил в центре лагеря, за штабной палаткой. Дня него на этом месте выгородили целую усадьбу из парусиновых стен и навесов на кольях: кухню, туалет, коновязь, кладовые и жилые помещения. Таким образом, почти все лагерные эволюции происходили на глазах у Анастасии. На плацу она могла видеть ранним утром молитву и развод караулов, в первой половине дня — строевые учения, вечером — церемонию отдачи «пароля» и приказа, а в 9 часов — вечернюю «зорю» с молитвой, после которой весь лагерь, за исключением караульных, погружался в сон.

Ей так полюбились эти военные картины, что она решила сшить себе такой же камзол из красного полкового сукна, какой тут все носили, и вместо чепца с лентами надевать зеленую фуражную шапку, украшенную золотой кистью, как положено офицерам, в этом виде она меньше привлекала к себе досужие взоры. А может быть, ширванцы просто привыкли видеть госпожу подполковницу, сидящую возле плаца на раскладной скамейке, или гуляющую со своей болонкой неподалеку от стрельбища.

Как-то вечером шутки ради Анастасия взяла легкую офицерскую фузею своего мужа и