Мистер Хордер в последний раз поднял и снова надел на голову свою треуголку.

Пан провожал задумчивым взглядом уходящего прочь мистера Хордера, самодовольного низенького толстяка с лицом Купидона. Он завернул за восточный угол дворца Карлтон-Хаус и, насвистывая, пропал из вида.

А Филип посмотрел на Дженнифер.

– Да, – сказала она в отчаянии, – ты даже сейчас не можешь ничего вспомнить, не так ли? Все потому, что ты настолько ненавидишь это занятие, что твой разум отказывается фиксировать его.

– Дженни! Послушай! Неужели ты говоришь о…

– Ты пытался мне обо всем рассказать раз двадцать. Но не мог. Пришлось все выяснить самой. И всякий раз мне приходилось смотреть, как ты дерешься. Это было ужасно. Но все лучше, чем сидеть дома и ждать, боясь, что тебя искалечат!

Филип молчал – говорить он был не в силах.

– Ты хотел быть историком, и у тебя было для этого время. Разумом, мой милый, ты решил, что профессиональный бокс – единственный способ получить желаемое. И вот именно потому, что ты презирал бокс, ты трудился и тренировался как никто другой. Именно потому, что ты презирал драки, ты нападал на каждого противника так, словно хотел его убить. Через месяц, если бы какая-то сила не подхватила нас и не забросила в прошлое…

– Да?

– Через месяц, – продолжала Дженнифер, – ты, вероятно, стал бы чемпионом мира в среднем весе!

Налетел легкий ветерок, листва на деревьях зашуршала. К югу от них, почти на пустынной Мэлл, доносилось шарканье ног носильщиков, тащивших портшез. Дженнифер схватила его за руки.

– С тобой, Филип, – добавила она, – невозможно жить спокойной, размеренной жизнью. Ты либо на небесах, либо в аду. И там же должна находиться женщина, которая тебя любит.

Он заключил ее в объятия, смутно сознавая, насколько он всклокочен и растрепан, и крепко прижал к себе.

– Не то чтобы я возражала, – продолжала Дженнифер, – нет. Только… там, в столовой, сейчас все настроены против тебя. Они думают, что, ради их собственной безопасности, тебя надлежит посадить в тюрьму или убить на дуэли. И если никто другой, то уж полковник Торнтон непременно постарается отправить тебя на тот свет!

– Точно, клянусь Богом!

– Ах, Филип!

– Какие еще у меня имеются пороки? – осведомился он с язвительной вежливостью.

– У тебя легкий характер. Пожалуй, даже слишком легкий. Тебя можно назвать легкомысленным. Однако ты не выносишь, если тобой командуют или порываются руководить. Если кто-то пытается помыкать тобою, ты приходишь в бешенство. А мне от всего от этого легче не становится.

– Дженни, мне очень жаль! – оборвал ее Филип. – Я не должен был так говорить. Но я вижу, что у тебя на душе что-то еще. В чем дело?

– Ни в чем. Совершенно ни в чем! Но та ужасная женщина…

– Хлорис? О!

– Почему ты говоришь «О!»? – вскричала Дженнифер, вскидывая голову. – Ты бы, не задумавшись ни на минуту, переспал с нею! Ведь так?

– Откровенно говоря, действительно так. Погоди, не убегай. Послушай меня! Все слишком сложно, мне трудно тебе объяснить.

– Пусти меня!

– Нет! Но если я когда-нибудь и переспал с ней, Дженни, я лишь убедился в том, что Хлорис на самом деле холодная, как рыба, какой я ее и считал! И хотя я думаю, что мы с тобой общались по-другому, готов поклясться, что ты не такая и никогда такой не будешь.

Наступило молчание. Вскоре Дженнифер, подобно всем сестрам Евы, повела себя в высшей степени непоследовательно.

– Тогда почему ты не встретишься со своими врагами лицом к лицу? – воскликнула она. – Полковник Торнтон сейчас в столовой. Нет, он не хохочет, а просто улыбается, представляя, как ты сейчас валяешься в грязи, избитый до полусмерти. Ступай туда, распахни дверь пошире и объяви ему, куда он может убираться вместе со своим вызовом!

– Нет.

– Почему же?

– Потому что я не люблю дешевки. Если победил, молчи. Не злорадствуй!

– О боже! – Дженнифер изумленно воззрилась на него. – Когда же ты перестанешь быть джентльменом? Особенно… со мной? Я тебя ненавижу!

Она снова попыталась вырваться и убежать, но он ухватил ее за запястье и остановил на бегу.

– Ненавидь меня сколько хочешь, но сейчас…

– Я тебя не ненавижу. Ты это знаешь. Но иногда мне хочется тебя убить!

– Причем одним ударом? Перестань, Дженни. Я пытаюсь тебя развеселить!

– Ты… стараешься ко мне подольститься?

– Разумеется! Ненавидь меня сколько хочешь, особенно сейчас, но вспомни, что мы с тобой не в двадцатом веке, и выражайся осторожнее в присутствии посторонних. Нам нужно немедленно уходить отсюда.

– Как?

– Через дом. Там наши плащи и накидки.

– Филип! Твой воротник и галстук! Не желаю, чтобы тебя застали в таком виде!

Он отпустил несколько замечаний о пропавших воротнике и галстуке, которые привели бы в ужас Королевское общество галантерейщиков. Дженнифер, только что негодовавшая

против его небрежного вида, сразу сделалась кроткой как овечка.

– Что же касается всего остального, – продолжал он, – Хопвит и миссис Поппет, видимо, уже прибыли в наш загородный дом. Сейчас, должно быть, почти полночь. Сомневаюсь, что меня попытаются арестовать уже сегодня.

– По-твоему, тебя арестуют?

– Скорее всего. Но сегодня – вряд ли. Они все еще сидят за столом. Мы должны незаметно проскользнуть мимо дверей. Пошли – тихо!

Дженнифер приложила руку ко рту: с трех сторон эркер-ного окна из-за пунцовых занавесей с золотыми шнурами, уложенных тяжелыми складками, на улицу пробивался яркий свет. Однако у них не было другого выхода. Приходилось рисковать.

Нижний вестибюль, увешанный портретами его королевского высочества кисти художников голландской школы, был пуст, если не считать высокого лакея. Лакей в белом парике, в красной с золотом ливрее, пышно разукрашенной и отмеченной плюмажем цветов принца, собирал огарки и зажигал новые свечи.

Слева, из-за закрытых дверей столовой, доносились громкие голоса и неразборчивый рев. Раздув восковый фитиль, лакей сурово оглянулся на вошедших и бесшумно двинулся к ним. Когда он заговорил, губы его почти не шевелились, однако слова внушали надежду.

– Благослови вас Бог, сэр! Вы воздали ему по заслугам. Филип вопросительно мотнул головой в сторону черных

с золотом дверей.

– Через минуту-другую, – продолжал чревовещать лакей, – они запоют. Шерри потребует фортепиано, а его королевское высочество – виолончель: он будет исполнять соло. Они поднимутся в музыкальный салон наверху…

Особого призыва к пению не потребовалось. Гости глухо застучали рукоятками ножей по столу; гул нарастал. И вот надо всем возвысился богатый тенор мистера Шеридана, который затянул самую веселую песню собственного сочинения, вошедшую в «Школу злословия»: