— Твоя подруга. У нее приступ.

Сперва я ничего не чувствую — только покалывание в пальцах и тупую боль за сросшимися веками. А потом накатывает тошнота, и у меня подкашиваются колени.

— Нет, не может быть, я только что ее видела.

— Мне очень жаль, — говорит Кэт. — Я прибежала, как только это случилось.

Это невозможно. Я была с Байетт каких-то десять минут назад, и с ней все было хорошо. Она должна быть в порядке.

Я оборачиваюсь в поисках Риз, но она спрыгнула с ветки, вышла следом за мной из рощи и теперь стоит у меня за спиной, сжав губы в нитку. Без единого слова мы бросаемся к школе, ускоряясь и ускоряясь, пока я не влетаю в вестибюль.

В это время дня тут почти пусто, не считая группки девочек у камина. Байетт нет. Надо было спросить Кэт, где она, надо было, надо было.

— Успокойся, — негромко говорит Риз, и я нашариваю ее руку и сжимаю изо всех сил.

Я была с ней всегда — во время приступа, который оставил Байетт без голоса почти на неделю, во время приступа, который прорезал ей кожу на спине и подарил второй позвоночник. Я должна быть с ней и сейчас.

Воздух оглашается животным воем. Ледяной страх обрушивается на меня, и я отлепляюсь от Риз. Звук доносится из дальней части школы, из южного крыла, ведущего в кухню.

Я проталкиваюсь мимо девочек у камина и мчусь по коридору, а мимо проносятся классные комнаты и кабинеты. Пусто: Байетт нет, Байетт нет, Байетт нет. Но вот наконец и она — лежит на полу кухни, раскинув руки, и ее темные волосы закрывают лицо.

Пожалуйста, только не это.

Я падаю на колени рядом с ней. Она открывает рот, как рыба, и две струйки крови, которые текут у нее из носа, пачкают ей зубы. По-моему, она плачет, но сказать наверняка сложно. В одной руке зажата пачка крекеров, другая царапает горло.

— Что случилось? — Слова льются потоком, путаясь и опережая друг друга. — Где болит? Что такое?

Она произносит что-то одними губами, и это что-то похоже на мое имя, а потом у нее закатываются глаза. Она вздрагивает, напрягая мышцы, и ее тело изгибается вслед за проходящей по нему волной.

Кажется, я кричу, но я себя не слышу. Кто-то кладет руки мне на плечи и пытается оттащить меня назад. Я отбиваюсь и пытаюсь проверить пульс у нее на шее.

— Привет, — говорю я, когда она открывает налитые кровью глаза. — Это я. Все хорошо.

— Я послала за Уэлч, — говорит Риз. Ее голос звучит спокойно и взвешенно, но я знаю Риз и знаю, что это означает: она в панике. Она обходит нас и встает с другой стороны от тела Байетт, только смотрит она не на Байетт. Она смотрит на меня. — Потерпите, ладно?

В прошлый раз крови было много. Она расплывалась под Байетт, собиралась в щелях между половицами. В этот раз кровь течет только из носа, пачкая рот и стекая на пол. Я закатываю ей рукава и ищу следы ран.

— Мне нужна твоя помощь, — говорю я, склоняясь над ней. Видеть ее такой мучительно больно. — Расскажи мне, что с тобой.

Она поднимает дрожащую руку и хватается пальцами за воротник моей рубашки. Я наклоняюсь так низко, что ее слюна пачкает мне щеку.

— Гетти, — говорит она. — Гетти, пожалуйста.

За всю свою жизнь ничего хуже я не слышала. Ее голос скрежещет, как металл по металлу, как хор миллиона человек, это разом и крик, и шепот, и все, что между ними, и я испытываю боль — физическую боль, пронизывающую меня до костей. Еще немного, и они треснут, как будто сделаны из стекла.

Я сворачиваюсь в клубок и зажимаю уши ладонями. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем мое тело перестает вибрировать и я снова могу думать.

— Черт, — выдыхает Риз слабо — похоже, ей тоже досталось. — Что это было?

Не утруждаясь ответом, я снова подползаю к Байетт, которая часто дышит — еще немного, и у нее начнется гипервентиляция, — и пытается сесть. Она напугана. За полтора года токс я ни разу не видела ее напуганной.

— Все хорошо, — говорю я и протягиваю ей руку. Но она мотает головой и прижимает ладонь к моей щеке, словно спрашивая: «Как ты?»

Из коридора доносятся голоса; они приближаются — это Уэлч и кто-то еще, наверное Джулия и Карсон. Это работа для лодочной смены: привести все в порядок, убрать следы. Только на этот раз речь идет о Байетт, и я не позволю им ее у меня забрать.

— Со мной все нормально, — говорю я, когда Байетт дергает меня за мочку уха, привлекая внимание. — Уэлч идет. Она за тобой присмотрит.

Байетт делает вдох и собирается что-то сказать, но Риз мгновенно оказывается рядом и крепко зажимает ей рот ладонью.

— Не разговаривай, — говорит она. — Будет больно.

Уэлч врывается в кухню в сопровождении Джулии и Карсон. Они смотрят на Байетт, и рука Джулии зависает над ножом на поясе, но Уэлч поворачивается ко мне:

— Она может ходить?

Я знаю, что сказала бы Байетт — что она здесь и может говорить за себя сама, — но я больше никогда не хочу испытывать то, что случилось, когда она открыла рот.

— Думаю, да.

Уэлч кивает Карсон и Джулии.

— Поднимайте ее.

Слегка пошатываясь, я встаю.

— Я помогу.

— Исключено. — Уэлч качает головой.

— Это работа лодочной смены. Я лодочная смена!

— Не в этот раз.

Джулия и Карсон подходят ближе, их ботинки скрипят на плиточном полу. Избегая моего взгляда, они приседают по обе стороны от Байетт, хватают ее под руки и помогают встать.

Она не сопротивляется. Думаю, понимает, что это бессмысленно. Она просто смотрит на меня, пока ее уводят, и в последний момент, проходя мимо, вкладывает мне что-то в ладонь.

Пачка крекеров, перетертых в крошку. Видимо, она нашла тайник Тейлор.

Я прижимаю крекеры к груди, стараясь не расплакаться. Она хотела, чтобы я поела, сказала, что мне нельзя морить себя голодом.

— Тебе придется вернуть это на место, — говорит Уэлч, и я резко поворачиваюсь к ней. Она что, шутит?

— Прошу прощения?

Она кивает на крекеры.

— Еда есть еда.

Я не нахожусь с ответом, но мне не нужно этого делать.

— Нет, спасибо, — встревает Риз. — Думаю, мы оставим их себе.

Она смотрит на меня, и сердцу становится тесно в груди. Вот, значит, каково это — когда за тебя заступается Риз.

Уэлч переводит взгляд с меня на нее, а потом пожимает плечами. Никто, кроме нас, не увидит этой слабости, и порой она продолжает нам потакать, когда может себе это позволить.

Она уже почти скрылась в коридоре, когда я не выдерживаю и кидаю ей вслед:

— Байетт поправится? — Мой голос скрипит, и в другой ситуации меня бы это смутило, но сейчас это последнее, что меня волнует. — Она ведь скоро вернется?