путь для некоторых из тех масштабных изменений, касавшихся диалога между различными христианскими конфессиями, которые были одобрены в 60-х годах Вторым Ватиканским собором. Это заслуживает более детального анализа.

По прибытии в Рим Майрон Тейлор и его жена Анабель поселились на окраине Рима, на вилле эпохи Возрождения, украшенной прекрасными фресками и пропитанной ароматами большого сада. После приезда первой обязанностью для Тейлора было личное посещение государственного секретаря, кардинала Мальоне.

Кардинал хотел быть уверенным, что все встречи и беседы с новым послом будут протекать в положительном ключе. Поэтому он поручил молодому американскому священнику Джозефу П. Хёрли, смышленому и расторопному, взять на себя роль главного связующего звена для Тейлора, быть его переводчиком и посредником. Это было еще одним новшеством: Хёрли стал первым американцем, получившим официальную должность в Ватикане.

Хёрли тщательно записывал все переговоры и передвижения Тейлора. Эти скрупулезные отчеты, хранящиеся в Историческом архиве, дают полную картину повседневной работы Тейлора в Риме, в том числе и дипломатических действий. Среди стенографических записей Хёрли есть и подробный отчет о первой беседе Тейлора с кардиналом Мальоне, состоявшейся 8 марта 1940 года11. Тейлор рассказывает, что непосредственно перед его отъездом из Вашингтона президент Рузвельт вручил ему записку об антисемитском движении в Бруклине, Балтиморе и Детройте. Начало этому движению положил отец Чарльз Кофлин, человек с неоднозначной репутацией: откровенный антисемит и популярный в 1930-х годах скандальный радиоведущий. В этих городах Кофлина поддерживали многие католики, и Тейлор высказал опасение, что там поднимутся антикатолические настроения, если его не одернуть.

Мальоне попросил Тейлора предоставить ему информацию об антисемитской деятельности Кофлина и торжественно пообещал изучить вопрос.

Из стенографических отчетов Хёрли мы узнаём, что в ходе этой первой встречи посол Тейлор упомянул о судьбе трех сотен евреев, бежавших из Польши и застрявших в Триесте, на севере Италии. Эти беженцы хотели получить разрешение на выезд в Палестину, которая тогда была британским протекторатом. Тяжело вздохнув, Мальоне ответил, что «проблема беженцев значительно усугубилась после объявления войны». Кардинал подчеркнул, что лишь немногие страны, в том числе США, проявляли готовность принимать больше беженцев. Американский дипломат нашелся что ответить: «Я знаю, что это прежде всего проблема британского правительства, но я хотел донести ее до сведения Святого Престола»12.

Почему Тейлор поднял вопрос о беженцах, просивших разрешения у англичан, в то время как американцы отказывались увеличить собственные квоты на въезд? Несколько цинично высказывать заботу о беженцах, не предпринимая при этом конкретных действий. Ответ кардинала указывает на то, что это противоречие не ускользнуло от его внимания.

После долгого насыщенного разговора Тейлор попрощался с кардиналом Мальоне и пригласил его на ужин с участием всех послов, аккредитованных при Святом Престоле, с целью «укрепления сотрудничества». Тейлор явно не желал терять драгоценное время. Кардинал, человек всегда серьезный, с радостью принял приглашение, уточнив, что он предпочел бы прийти на обед, а не на ужин.

Слово свое Мальоне сдержал. На следующий же день, во время аудиенции у папы он поднял вопрос о радиопроповеднике Кофлине, сбившемся с пути истинного. Внутренняя стенограмма их беседы свидетельствует о том, что понтифик был в ярости и выразил «явственное желание, чтобы Кофлина призвали к порядку»13.

Пий XII охарактеризовал Кофлина как «смутьяна», чьи выступления на радио «лишь разжигают страсти определенных классов, оказавшихся в бедственном положении. За ним идут не честные люди, а лишь те, кто охоч до скандалов»14.

С первых же дней своего пребывания в Риме специальный представитель Тейлор трудился без устали, ежедневно организуя на своей вилле или в римских ресторанах завтраки и ужины, на которых собирались послы, дипломаты и другие ключевые персонажи международной политики.

Однако вскоре к дипломату, прибывшему в Рим с искренней надеждой воспрепятствовать расширению войны, пришло чувство разочарования. Он признался Мальоне, что его многочисленные встречи внушали ему глубокий пессимизм: «У меня складывается отчетливое впечатление, что на настоящий момент почти все они убеждены, что ничего невозможно предпринять для достижения мира»15.

Несмотря на то, что уже год назад, в мае 1939 года, Италия и Германия заключили военно-политический союз, получивший название «Стального пакта», специальный посланник Тейлор все еще наивно верил, что участие Италии в войне может носить ограниченный характер. Он даже спросил у Мальоне: «Если в данный конкретный момент ничего нельзя сделать, как президент Рузвельт может способствовать тому, чтобы Италия не столкнулась с опасностью вовлечения в войну на стороне Германии?»

В стенограммах Хёрли сохранилась примечательная история, произошедшая в бельгийском посольстве при Святом Престоле во время одного ужина, на котором Тейлор долго беседовал с Андре Франсуа-Понсе, послом Франции в Италии16. Дегустируя превосходное итальянское вино, Франсуа-Понсе сказал Хёрли, что «французское правительство готово обсуждать с итальянцами все проблемы, возникающие между двумя странами. Нет никаких неразрешимых вопросов, за исключением Туниса. В остальном французы готовы общаться с итальянцами в духе взаимопонимания»17.

Из этого заявления Тейлор сделал вывод, что союзные страны «готовы пойти на серьезные уступки ради того, чтобы предотвратить участие Италии в войне на стороне Германии»18.

Этот разговор доказывает, что вплоть до апреля 1940 года союзники все еще пытались идти на уступки для того, чтобы не допустить превращения уже начавшейся войны в мировой конфликт.

В конце марта неутомимый Тейлор давал ужины повсюду в Риме и, пытаясь воплотить в жизнь свою идеалистическую стратегию, обсуждал идею, которая, судя по всему, исходила от президента Рузвельта: организовать конференцию премьер-министров Франции, Италии, Великобритании и Германии. Тейлор предполагал, что «конференция могла бы состояться на корабле близ Азорских островов, а Рузвельт присутствовал бы на ней в качестве представителя нейтральных стран. Перед созывом конференции Рузвельт обратился бы за поддержкой к Его Святейшеству, нейтральным державам и протестантским церквям»19.

Отметим, что Рузвельт хотел заручиться поддержкой основных церквей, прежде чем приступать к осуществлению своего плана. Тейлор прямо сказал, что план пока находится в зачаточном состоянии, и предлагал узнать мнение понтифика относительно его целесообразности в ходе аудиенции, назначенной на следующий день. При этом Тейлор дал понять, что сам он не очень верит в идею Рузвельта, и даже заявил: «Такую конференцию мы соберем не сегодня».

В эти сумасшедшие дни римские гостиные стали сетью, внутри которой велись международные переговоры. Несмотря на строгую непредвзятость в своей политике, Ватикан так или иначе оказывался вовлеченным в этот водоворот событий.

Хёрли, молодой американский священник, очутившийся в новом для себя мире благодаря знанию языков, пытался понять все, что он видел и слышал. В служебном отчете, который он подготовил для руководства 24 апреля 1940 года20, он сообщает детали своих личных бесед со специальным посланником Тейлором (о себе он говорит в третьем лице):

«В ходе одной из бесед с монсеньором Хёрли Тейлор высказал предположение, что Соединенные Штаты могут быть вовлечены в войну, если в ответ на расширение конфликта в Европе Япония решит