Празднование назначено было на воскресенье, и поезд в этот день приехал специально. Собрались все из округи и принесли с собой обеды, чтобы остаться на весь день. Были бег наперегонки, гонки мулов, бег в мешках, на трех ногах, погоня за натертыми маслом свиньями и соревнование по залезанию на смазанный жиром столб (я в нем не преуспел – слишком маленький был). И где-то около полудня послышался свисток поезда, мы все посмотрели и увидели дымок вдалеке, и тогда побежали к депо. Поезд подошел к депо и остановился. Он весь сверкал и был увешан флажками и вымпелами. Элис Маккинни, та самая девочка, в честь которой назвали город, была наверху в кабине машиниста, с мамой и папой. Должно быть, ей тогда было лет шесть-семь, она была чуть старше меня.

О боже, я вижу ее как сейчас. На ней было белое платье и маленькая корона, и когда она стояла там, в кабине машиниста и махала всем рукой, я думал, что красивее ее нет никого в мире. Аплодисменты и приветственные возгласы долго не умолкали. Дед перед этим завесил вывеску на депо простыней. Элис сошла с поезда вместе с мамой и папой и потянула за веревку, простыня спала, и все снова зааплодировали. Мне тогда было всего пять лет, и казалось, что это самое грандиозное событие из всех, что когда-либо происходили. Я думал, что Элис Маккинни совсем как королева или принцесса, будто она сошла со страниц книги с картинками, и мне не верилось, что вижу ее. Все были так счастливы! Город казался совсем другим!

Но прошло после этого не так уж много времени, когда поезд подошел, но вел его другой машинист, не Маккинни. Тот машинист его подменял. Он сошел с поезда и сказал нам, что Элис заболела, что у нее коклюш или дифтерия, точно не помню, что именно. И все это время, пока Элис болела, все в городе ждали свистка паровоза, и, когда машинист на подмене подъезжал, люди бросали все свои дела и бежали к депо, чтобы узнать, как себя чувствует Элис. И день за днем он говорил нам, что состояние ее ухудшается и болезнь прогрессирует. Женщины города начали жарить цыплят, делать пирожки и отправляли их с машинистом на подмене.

И вот в один из дней мы услышали свисток поезда задолго до его приближения к городу, задолго до того, как он подошел к переезду. Это был беспрерывный свисток, и он становился все громче и громче и не прекращался. Тогда все побежали к дороге посмотреть, что стряслось. Помню, как и я бежал по улице, держась за мамину руку. В общем, поезд в тот день не остановился. Он проезжал через город так быстро, и свисток его был столь громким, что казалось, будто земля сотрясается. Никогда раньше я не видел, чтобы поезда так быстро ездили. И в тот миг, когда он проносился, мы увидели, что вел его Билл Маккинни. Он смотрел прямо перед собой, ни вправо, ни влево, и выражение лица его было ужасным. Вот так мы узнали, что Элис умерла.

Таким мы в последний раз увидели Билла Маккинни в наших местах. Ему было так больно видеть вывеску на нашем депо, что он вышел из поезда в Нью-Карпентере и отказался вести его обратно. Говорят, что Билл Маккинни весь обратный путь прошел пешком, по другой стороне реки, подальше от Элисвилла. Они с женой собрали чемоданы и уехали отсюда. Потом он устроился на работу и стал водить поезда в Оклахоме или где-то еще; так по крайней мере его родня говорила. И если Билл когда и проезжал через наши места, то я ни разу об этом не слышал.

Все чувствовали себя ужасно, и никто не знал, что делать. Поговаривали о том, чтобы вернуть старое название – Песчаное Дно или поменять на какое-нибудь другое, но это все-таки казалось неправильным. Все беспокоились о том, что же тогда будет чувствовать Билл Маккинни, если они поменяют название: переживали, что это несправедливо по отношения к Элис, а этого уж никто не хотел. И в то же самое время не менять название тоже казалось неправильным, потому что оно напоминало всем о том, что случилось. Поэтому никто ничего не делал, и табличка так и осталась на депо. А через некоторое время люди перестали об этом думать – так уж они устроены.

Но должен я тебе еще кое-что сказать, Джим. Это, конечно, происходит не каждый день, да и не каждую неделю… Но бывают дни, когда, заслышав свисток этого поезда, я вспоминаю, как смотрел на Элис в тот единственный раз. Помню и то ужасное выражение на лице Билла Маккинни. Сейчас мне сорок три года, а все это было тридцать семь – тридцать восемь лет назад, но порой перед моим мысленным взором так ясно возникают картины прошлого, словно события происходили вчера.

Джим лежал на спине на камне, прикрывая лицо рукой, якобы защищаясь от солнца.

– Ну вот, – сказал дядя Зино, похлопывая его по ноге, – все это было давным-давно.

Джим потер глаза тыльной стороной ладоней.

– Сколько лет было бы сейчас Элис, если б она не умерла? – спросил он.

– Не знаю… Сорок четыре, сорок пять… Не старая еще, немного старше меня.

– Как думаешь, ты бы на ней женился?

Дядя Зино в изумлении посмотрел на Джима.

– Что за вопросы ты задаешь? – проговорил он.

– Сам не знаю, – ответил Джим. – Просто мне захотелось узнать, женился бы ты на Элис, если бы она не умерла.

– Я же с ней никогда не встречался. А почему ты об этом подумал?

Джим пожал плечами.

– Просто каждый раз, когда ты рассказываешь эту историю, мне хочется, чтобы ты смог бы на ней жениться.

Дядя Зино посмотрел куда-то в сторону и улыбнулся.

– Знаешь что, Док, – сказал он, – только строго между нами. Мне бы этого тоже хотелось.

– А почему ни ты, ни дядя Корэн, ни дядя Эл не женились?

– Не знаю. Думаю, у нас было слишком много дел, когда подошло время жениться, или просто в округе девушек было немного – всем не досталось. Не успеешь все это понять, как ты уже в плену того, что делаешь, и тебе остается только продолжать начатое. Лучше об этом много не думать. Ну что, идем обратно?

Неожиданный гость

Когда Джим и дядя Зино вошли через боковую дверь,