Маркус уверенным жестом протягивает вперед руку, оглядывая меня пристальным, раздевающим взглядом. Алия, конечно, могла попасться на его обаяние или деньги, особенно если учесть, что она всегда питала слабость к мужчинам «с причудами», но на меня чары и флюиды Марка не действуют. Да, это тот самый момент, когда нули на счете остаются лишь суммой денег, а не показателем уровня альфы и высокорангового самца. Есть в нем что-то отталкивающее, и никак сексуально меня не привлекающее, несмотря на то, что многие присутствующие девушки бросают на него зазывные взгляды. Что сказать? Это мое субъективное мнение, но я никогда не хотела Джека-Воробья. Я всегда мечтала о красавчике и самоотверженном спасителе Уилле Тернере, что ради своей любимой вырезал сердце из груди, но при этом остался мужчиной с такой внутренней силой, что при одном взгляде на него пересыхает во рту и дрожат колени.

– Какая недотрога. Даже руку не подашь? – напряженно спрашивает он, пока я торможу и никак не реагирую на его жест, размышляя о способах подтвердить или отклонить алиби Флеминга.

– Ну что вы, Маркус, – судя по загоревшемуся взгляду, Флеминг обескуражен переменой в моем настроении и голосе. Сладко улыбнувшись владельцу галереи, непосредственным жестом нарушаю его зону комфорта, и прежде чем сжать его ладонь, веду кистью руки по рукаву пиджака – мое движение легкое, едва заметное, его не назвать откровенным или интимным, скорее интригующим. И его достаточно для того, чтобы установить прослушивающий микрочип, способный выдать все грязные секреты Флеминга. – Я очень рада знакомству с вами. Здесь действительно царит вдохновляющая атмосфера, вы так постарались, – ненавязчивый комплимент, чтобы расположить к себе и отвлечь внимание от моих манипуляций с установлением «жучка».

– А вы лиса, Эрика. Как только узнали о моем статусе, решили поменять свое мнение и снизойти до миллионера не в вашем вкусе? – допытывается Флеминг, продолжая оглядывать меня таким взглядом, словно уже видит меня одной из своих танцующих в шелках наложниц.

– Деньги – последнее, что меня интересует, – спокойно отрезаю я, слегка закусив нижнюю губу. – Скорее, теперь вы привлекаете меня потому, что человек, создающий подобные пространства, восхищает меня куда больше, чем пират под кайфом, – парирую я, наблюдая за тем, как улыбка становится по-настоящему живой – морщинки, исходящие от внешних уголков его, становятся глубже, а улыбка, обнажающая ослепительно белые виниры шире.

– А у вас острый язычок, мисс Доусон, – меня тошнит от его замечания, но я продолжаю сдержанно и снисходительно улыбаться, мечтая закатать ему его «язычок» в горло. – Как насчет того, что в один из уикендов я найду ему куда более интересное занятие, чем соревнование в остроумии?

Вот же сукин сын. Если бы не задание, я бы уж точно не оставила такое предложение безнаказанным. К сожалению, я даже словом не успеваю поставить Флеминга на место, потому что наше тет-а-тет с Маркусом прерывает знакомый мне с детства голос:

– Рика, какой сюрприз! – а этого подозреваемого я знаю отлично, более того, я многим ему обязана. Ильдар Видад является тем самым другом моего отца и по совместительству владельцем модельного агентства, в котором я официально работаю. Разумеется, о нашей с отцом деятельности ему ничего не известно, несмотря на то, что знакомы мы уже четырнадцать лет. Как бы мне не хотелось его подозревать и проверять, но я буду вынуждена это делать, ибо Видад имел прямой контакт с подозреваемыми моделями, и он до сих пор спонсирует центр по реабилитации беженок из Ближнего Востока. Думаю, сейчас не лучший момент вспоминать, что Видада я отношу к тем особым мужчинам, о которых я говорила – его я уважаю, и смотрю на него снизу-вверх, ощущая в нем дух защитника и сильного человека, что, возможно, объясняется тем, что он на шестнадцать лет старше меня.

– Почему ты здесь? Помнится, во время поездки в Париж, ты возненавидела Лувр и галереи современного искусства, – припоминает Ильдар, не упоминая вслух о том, что эту самую поездку подарил мне он. Мы ездили вместе на пару дней, он всего лишь осуществил мою мечту и в тот момент не настаивал на большем. Это было подарком на восемнадцатилетие от друга семьи, но уже через время я поняла, что Ильдар хочет быть большим, чем просто другом. Смотрю в его глаза, пытаясь посмотреть на него взглядом Алии или Марьям, но не могу: несмотря на то, что Ильдару уже почти сорок, я все равно его вижу в образе двадцатипятилетнего мужчины, который дарил мне подарки и оказывал знаки внимания с первого дня моего пребывания в реабилитационном центре. Только сначала это были плюшевые зайчики, куклы, телефоны, а потом Париж… и, кстати говоря, несколько платиновых браслетов марки «Лакшери Корп». Мое сердце болезненно сжимается, когда с сожалением понимаю, что сейчас все «улики» играют против Ильдара. Видад дал ложные показания, когда заявил, что в момент убийства находился дома и предоставил полиции записи с камер наблюдения в качестве доказательств, которые оказались подделкой. А значит, моему дорогому покровителю есть, что скрывать…

– Ты же знаешь, я довольно быстро меняю свои вкусы и предпочтения. Мне все быстро надоедает. Я получила приглашение и пришла: все довольно просто. Не припомню, чтобы ты тоже являлся любителем искусства, – провоцирую Видада, направляя наш разговор в необходимое мне русло.

– Мои модели часто позируют для галереи Маркуса, – он по-приятельски ударяет Флеминга по плечу. – Пришел полюбоваться на свои цветы так сказать, через призму взгляда художника.

Сравнение девушек с цветами оказывается очень кстати, потому что как раз после этих слов мы останавливаемся возле большой картины обнаженной девушки. Трудно описать, что я чувствую, глядя на нее: героиня сидит на кровати, скрестив ноги в позе «лотоса», но это далеко не единственный бутон в этой композиции. Положив кисти рук на колени, нагая модель закрывает сердцевину своих бедер крупным распустившимся пионом. Оригинально. Обычно половые губы ассоциируют с розой. Видимо, эротическому художнику больше по душе пионы, а также он из тех мужчин, что очевидно, в первую очередь придают значение глазам девушки. То, что модель изображена без лица, вызывает во мне странную, неузнаваемую эмоцию, будоражащую душу и разум. Спешу подавить ее, как и остальные чувства, которые будит во мне эта картина.

Как ни странно, но мне совсем не скучно… я, наоборот, не могу отвести от нее взгляд, но намеренно делаю это, стараясь прогнать тревожное чувство психологического давления, и одновременно возникшей в глубинах сердца уязвимости, к которым взывает данная картина.

– Это Марьям… – озвучивает вслух еще одну мою догадку Ильдар, но я не верю фальшиво-сочувствующим ноткам в его голосе.

– Я не знала ее лично, но мне очень жаль, что она не увидит себя такой… – невольно я ловлю себя на мысли, что, несмотря на отсутствие четких очертаний лица, девушка на холсте выглядит живой, наполненной. Словно кто-то вдохнул в нее жизнь, пару раз взмахнув кистью.

– Да, красивая. Цветок хорошо вписывается. В нем что-то есть, да, Ильдар? И глаза раскосые, миндалевидные, – и этот факт довольно не уместен и противоречит истине, учитывая то, что у Марьям были более округлые глаза. – Жуткая смерть, – заключает Маркус, и я пытаюсь проанализировать тон его голоса, когда он говорит о погибшей. Ничего особенного, но он может быть подкован в этом вопросе.