В 46 году (то есть на 708-м году существования Рима) Альбуций впервые увидел жирафа и буквально влюбился в него. Этой радостью он был обязан Цезарю; чтобы накормить животное, ему подавали траву на шестах пятиметровой длины. Альбуций восторженно созерцал это существо, жующее пищу совсем как человек. Он любовался стройными, длинными ногами жирафа, его неспешной грациозной поступью, нежной пятнистой желто-коричневой шкурой. Его восхищали большие темные глаза с длинными ресницами, выразительный, чуть удивленный взор, коротенькие смешные рожки с кисточками на концах, молчание, изредка прерываемое шумными вздохами и фырканьем. Он смотрел, как жираф спит ночью стоя, в загоне близ Помпеева форума, и не мог прийти в себя от изумления. Готовилсячетверной триумф Цезаря.

В триумфе по Марсову полю проследовали слоны, жираф, Клеопатра во всем своем великолепии, пленная Арсиноя, восковой Катон, пронзающий себя мечом, Верцингеторикс — живой и в цепях, две галеры, поставленные на колеса. Этот «смутный год» — 708-я годовщина Рима и 46-й год до явления Иисуса из Назарета — насчитывал 445 дней. Цезарю исполнилось пятьдесят шесть. Изменив, по предложению Созигена, календарьНумы, он испытал от этого удовольствие, непонятное даже ему самому. Он пожелал озарить свое имя сиянием самого теплого месяца в году, и квинтилий стал называться июлем.

На 709-м году Рима, в один августовский вечер, стоя на берегу Тибра, Цезарь изрек по поводу Долабеллы и Брута: «Толстые и аккуратно причесанные мне не страшны. Я боюсь тощих и бледных». Эти слова Цезаря могли бы принадлежать декламатору.

Есть и другое изречение Цезаря, которое мне хотелось бы привести здесь, ибо оно столь же прекрасно, сколь и горестно. Обезглавив Помпея, сторонники Цезаря понуждают его уничтожить и Цицерона. Цезарь отказывается. Он говорит: «Цицеронов не убивают. Нельзя обрекать на вечный мрак то, что бросает на вас тень». Он любил власть и добился для себя всей ее полноты. Но он не хотел такого господства, которое бы его принизило, сделало его судьбу, его жизнь менее необыкновенной, менее божественной. Увы, в отличие от честолюбия Марка Цицерона притязания Гая Цезаря не находили поддержки у окружающих. Он ожидал награды, но не знал, в какой форме, в какой монете она могла бы выразиться и кому пристало ее выдавать. Вокруг него образовалась пустота. Юлии больше не было. И только два его секретаря записывали мысли, которых не понимали: «Отныне одна усталость вознаграждает меня за все усилия. Даже ненависть к соперникам и та перестала наполнять мою жизнь. Член мой ослабел и способен извергнуть лишь несколько жалких капель. Все, что я делаю, обречено на небытие или тонет в безграничном пространстве. Вокруг меня пусто. Стоит мне пристальнее взглянуть на тех, кто мне нравится, как я читаю страх в их глазах».

О жизни Гая Альбуция Сила при диктатуре нам известно лишь то, что он находился в этот период в Риме, что он остался в живых и что он до самой смерти был верным сторонником Помпея. Цезарь не удостаивал вниманием его романы, а быть может, и не знал об их существовании. Сохранился роман Альбуция об убийстве Цицерона, похоже написанный с рассказа очевидцев и весьма щедрый на восхваления. Роман этот относится в 35 году (Альбуций упоминает в нем о смерти Саллюстия). Текст его поистине замечателен, хотя историки презрительно трактуют его как несерьезный. Но видел ли кто-нибудь из нас историка, который был бы серьезен? Историки — народ боязливый, они изображают уверенность в том, что все творящееся в мире людей взаимосвязано. И потому отчаянно цепляются за королей, как истерички — за ляжки любвеобильных мужчин. Они больны страхом и привержены мифам куда более самих декламаторов, с их пылкими измышлениями на форуме. Они же щеголяют знанием дат, стараясь затмить точностью математиков. Кто любит убаюкивать себя тихим шепотом? — Коллекционеры, воздвигающие каменные дамбы в защиту от океана. Я собираю и пересказываю эти отрывки из двадцати страниц, написанных Альбуцием в то время, когда умирал Саллюстий. И неожиданно мне приходит в голову, что именно Саллюстий был женат вторым браком на первой жене Цицерона. Сцена эта грубовата и нелицеприятна, Альбуций лишь вскользь упоминает о ней в своем романе. Марк Туллий Цицерон только что примкнул к партии Помпея. Теренция входит в библиотеку мужа. Марк, раздраженный неожиданной помехой в работе, оборачивается к супруге. Вокруг него сидят рабы-стенографы. «Друг мой, — громко объявляет Теренция, — ваше решение было признано ошибочным. Вы принадлежите к партии побежденных. Я развожусь с вами». — И вскоре выходит замуж за одного из фаворитов Цезаря — Гая Саллюстия Криспа, в ту пору еще не историка.

В 35 году, сразу после кончины Саллюстия, Альбуций создал роман «Попиллий, убийца Цицерона» (Popillius Ciceronis interfector). Первая сцена разворачивалась в претории. В коротком идиллическом экскурсе в прошлое — около 105 года — Альбуций описывал детство Цицерона, жизнь мальчика в семье крестьян-вольсков, игры на берегах Лириса, каморку, примыкавшую к мастерской сукновала, откуда шла едкая вонь мочи. Затем следовало восторженное повествование о его блестящей карьере: знаменитый адвокат-ходатай по имущественным спорам, затемпретор, затемконсул, затем Отец Отечества, затем авгур, затемимператор, колеблющийся между партиями Помпея и Цезаря и жаждущий для себя триумфа, квадриги и вышитой тоги. Далее Альбуций рассказывает о Попиллии: обвиненный в отцеубийстве, тот в слезах стоит перед судьями. Толпа требует предать его смерти. И тут Альбуций выводит на сцену Цицерона, который произносит речь и этой речью спасает Попиллия.

Вторая глава чрезвычайно коротка: Альбуций всего в нескольких словах пишет об ужасной смерти Цезаря и о Бруте, который той же ночью бродит по Риму, взывая о помощи с криками «Цицерон! Цицерон!», словно хочет защитить себя именем великого консула. Неожиданно действие сменяется июлем 44 года, когда были устроены игры, посвященные душе Цезаря, и в небе над Римом засияла «sidus Julium» — звезда Цезарей. Речь идет о комете, которая непреложно доказала римлянам, что Гай Юлий Цезарь был богом и что его душа, явившаяся таким образом, вновь подает им знак, взывает о мщении. Этот миг и стал зарею Империи. Октавиан тотчас использует полет кометы — «sidus», звезды Цезаря, — чтобы стать жрецом: из ее огня он сотворяет свой персональный нимб. Альбуций описывает Цицерона: тот ничего не понимает и, вообразив, будто это он манипулирует Октавианом, заразившимся «звездной болезнью», требует головы Антония. Октавиана покаеще зовут не Августом, а «Divus Julius».

Сцена третья: октябрь, Болонская равнина, маленький островок посреди Рено. Антоний, Октавиан и Лепид ведут торг по поводу необходимых убийств. Первым в списке стоит Цицерон. Октавиан вспоминаетречь своего дяди и подтверждает ее свидетельством Саллюстия, одного из своих офицеров, находящихся тут же рядом. Но его доводы тщетны. Лепид и Антоний жаждут крови. Антоний вызывает Попиллия, отводит его в сторону, под сень оранжевой ивы. И приказывает Попиллию убить Цицерона.