нет ничего. Они не сумели преодолеть то, что легло между ними. В тот жуткий день они не поделили Машу, в каком-то смысле уничтожили друг друга рядом с ней и уже не находят в себе сил ступить на пепелище сотрудничества и поддержки. Да и Маше они оба уже не так сильно нужны. Она сегодня королева, елки же моталки. Александр, конечно, заметил, как ужасно выглядит тетя Катя. Она так постарела, что его мама, которая старше на пять лет, выглядит, наверное, как ее дочь. Катя еще сильнее похудела, вся в морщинах, в неухоженных волосах седина. Может, болеет. Она как-то говорила, что никогда не была в поликлинике: некогда, все проходит само собой.

Наверное, все трое могли бы жить дальше, постепенно превращаясь в незнакомцев. Сколько угодно людей обитают в соседних подъездах и даже на одной площадке, ничего не зная друг о друге. И главное, не стремятся к этому. Если бы не стендап, не Машин рывок в творчество и в край абсурда, свободы, безмятежного и бессмысленного смеха… И тот факт, что она упадет, если няня Саша не будет держать ее за руку, как в два года. Она думает, что упадет без него. Она, оказывается, так терпеливо страдала из-за их утраченного тепла, так долго ждала… Но в Александре нет ее спасительной инфантильности. Он понятия не имеет, что и как они могли бы вернуть. Два взрослых и совершенно разных человека. И зачем возвращать, по какой такой причине… Не считать же причиной то, что он иногда просыпается как от толчка среди ночи и не может больше уснуть. Вместе с ним просыпается нестерпимая жалость к Маше. К той крохе, которая так горько рыдала из-за царапины на коленке. К той маленькой девочке, которую дразнили за большие розовые ушки, а она плакала, будто это самое большое горе на свете. К тому подростку, которого мать колотила головой о стену, разбивая нос и губы, а Маша даже не сопротивлялась, потому что вечный ребенок. И к той взрослой и красивой девушке, которой хочется погрузиться во всеобщее осмеяние всего, что на самом деле противно и больно. Захохотать то, что уже было или будет пережито как беда и тоска.

И что с ней делать, с этой неистребимой жалостью, если от нее ноет сердце и горячо глазам… Александр пришел на ее первое представление, затем еще на несколько. В самодельных афишах она значилась как «Машка-комик». Так ее все называли, тут и придумывать не пришлось.

Он, конечно, не хохотал и не падал, как основная, разогретая спиртным, публика, но ему скорее нравилось, чем нет. Машино обаяние, ее чутье к словам и, главное, ее невероятная искренность — это все не то чтобы развлекало, но завораживало и трогало.

Одна Машина мулька была посвящена теме ее превращения в женщину. Сначала ей пришлось по совету подруг сходить на ночь к одному типу, чтобы потерять девственность, «а то с ней стало стыдно выходить на улицу». Затем понадобилось обязательно сходить к другому, «чтобы убедиться в том, что первый козел все сделал правильно». Были по-настоящему юмористические подробности. Александр смеялся и даже встал, аплодируя. Маша посмотрела на него признательно, с детским восторгом.

К сожалению или счастью, у них уже не было возможности говорить после выступления. Машу провожала до подъезда группа фанатов, они все шли пешком примерно две станции метро. Александр уехал на машине, вспоминал самые смешные места повествования Маши, наверняка основанного на реальных событиях. И было ему очень грустно, самому непонятно почему. Возможно, потому, что и с красивой первой любовью Маше не повезло. Зато какой материал для стеба…

А потом он уехал на два месяца из Москвы — сразу несколько заказов в разных городах. На третий день после возвращения позвонила Маша. Просила прийти на ее выступление.

— Мне очень нужно, чтобы был ты.

Александр, как всегда, сел за столик у самого помоста. Ради этого он приходил раньше и убирал другие стулья, чтобы никто не сел рядом. Маша вышла, сначала нашла взглядом его, потом взяла микрофон. Она была в простом черном платье до колен и без рукавов. Александр заметил, что она похудела и бледнее обычного. Даже не загорела этим летом. Нелегкий, наверное, это труд — шутить для потехи разных бездельников.

— Впадаю я недавно утром в кухню, чтобы пожрать-попить, а там мать клеит на стенку большой цветной плакат. На нем мужик, голый до пояса, ниже просто не видно, весь в блестящих мускулах и со зверским оскалом на роже показывает на меня пальцем. И подписано: «Ты записался в добровольцы?» «Это что, мамаша? — спрашиваю. Ты на помойке нашла? Ты не падала перед этим?» А она такая: «Просто на новой работе выбрасывали старый архив, смотрю: такой парень лежит под ногами. Я взяла. Ну, висит и висит у нас». Я бы даже не заморачивалась. Только мама то смотрит на него как на икону, то прижимается к голому торсу, как кошка в гоне…

Александр слушал с изумлением. Маша никогда не улыбалась во время выступления, говорила очень серьезно. Именно это многих смешило еще больше. В новой мульке было немало забавных, местами беспощадных, почти сатирических деталей. Он и сам несколько раз улыбнулся. Но ему страшно мешал отчетливый образ тети Кати, худой, изможденной, с морщинами усталости и безнадежности, изрезавшими все лицо, с такой ранней сединой, которую замечают все, кроме нее. Зачем Маша это делает? Мстит за обиды или, наоборот, она так убивает свою бессильную жалость к матери?

Дальше по сюжету была вполне профессионально прописанная в юмористических тонах ссора матери и дочери из-за плакатного типа. Долгая пауза, во время которой наступила полная тишина.

— И знаете, кого она выбрала? — спросила у зала Маша. — Она выбрала этого блестящего истукана. Свернула его в трубочку, положила в рюкзак, кинула туда же бумажник, ключи, новые комнатные тапки и сказала, что поживет в другом месте. Там, где сможет повесить на стенку любимую картину. Образ, так сказать, мечты.

Маша опять так надолго замолчала, что публика стала орать: «Что потом было?», «Дальше, Машка, не томи», «Они поженились?».

— Может, и поженятся, — негромко произнесла Маша. — На небесах. Утром ко мне пришла полиция и сказала, что маму задушили прямо за нашим сквером. Из рюкзака забрали бумажник и ключи. Истукана оставили. Он вернулся домой. Мне сказали замок поменять.

Зал потрясенно затих. Александр потерял дар речи, потом появилось одно желание: быстро уйти отсюда. Маша перешла ту условную черту, которую даже тут соблюдали. Александр еще не слышал настолько черного юмора о